Корсаков прислушался к себе. Пружина в груди, сжавшаяся до отказа, начала понемногу слабеть.
— Ты мне поможешь, Славка?
Бес пошевелил выгоревшими бровями.
— Игорь — это твоя война.
— Понятно.
— Ни фига тебе не понятно! Я сегодня здесь, а завтра — аборигенам в Австралии штык в жопу вставляю, понятно? Жизнь у меня такая! — Он перевел дух. — Союз окончательно накрылся, всех от присяги, считай освободили. Теперь я сам за себя воюю. И ты тоже. Сам за себя.
Корсаков плеснул себе в кружку пива.
— Ладно.
— Не ладно, а «ура», твою… Смысл жизни у человека появился, а он рожу кривит. Да полстраны будет бухать и дохнуть без радости и смысла. Один ты в кайф жить теперь начнешь.
— И что это за кайф?
Бес прищурился.
— А вот, Игорек, когда увидишь, как вытекает кровушка у первого, кого ты завалишь, тогда и узнаешь. — Он раздавил сигарету в пепельнице. — Короче, братишка, голым в поле я тебя не брошу. За мало-мало бакшиш организую тебе канал информационного обеспечения. Люди надежные, и разведданные у них — первый сорт. Пересекаться вы не будете. Суешь в «почтовый ящик» запрос и денежку. Через сутки получаешь ответ. Оружие есть?
Корсаков помялся.
— Охотничий карабин. От отца остался. Ручная работа.
— Вот и не трогай. Пусть на стенке висит. Там ему самое место. — Бес скосил глаза в сторону. Что-то высчитал в уме. — Кое-что на первое время я тебе по дружбе подброшу. Остальное через «почтовый ящик» закажешь. Денег хватит, танк подгонят.
Корсаков грустно усмехнулся.
— Я не шучу. — Он посмотрел на Корсакова, словно приценивался. — Хотя тебе танк не понадобится. Парень ты с воображением. Такие даже сигаретой горло чикнуть могут.
— Это как? — удивился Корсаков.
Бес зубами вырвал фильтр у сигареты, расплавил кончик над пламенем зажигалки. Когда на кончике образовалась смоляного цвета капля, расплющил ее об стол, крепко придавив донышком зажигалки.
Он показал плоскую пластинку с неровными краями, прилепившуюся к белому цилиндрику фильтра.
— Натачиваешь на камне, как лезвие ножа. И вперед.
Бес, словно ногтем, чиркнул по руке Корсакова. Там, где прошло импровизированное лезвие бритвы, осталась тонкая красная полоска.
Обугленный фильтр улетел в ведро. А Бес вновь без предупреждения схватил Корсакова за запястье.
— Чую, чую я ее, Игорек, — прошептал он, глядя Корсакову в глаза. — Студеная, как ключевая вода в теплом озере. Все у тебя получится, я уверен. Горячее сердце, чистые руки и трезвую голову чекистам оставим. Наши руки кровью крашены, в венах — лед, а в голове — бортовой компьютер. Только так выжить можно. А Бог даст — и победить.
Он разжал мертвую хватку пальцев.
Привстал, снял с холодильника телефон. Придвинул к Корсакову.
— Начинаем этап «бабло творит добро», — объявил он. — Есть кому быстро сдать картины? Оптом. Все, что есть.
Корсаков удивился.
— Почему сразу картины? Можно же квартиру на них оформить. Или мастерскую.
Бес хмыкнул.
— Знаешь, я — сапог яловый, в искусстве ноль полный. Мону Лизу от Мерлин Монро не отличу, а Баха с Фейербахом путаю. Но войне меня учить не надо. Еще Клаузевиц говорил, что лучшая военная хитрость — сделать то, что от тебя хочет противник. — Он постучал пальцем по трубке. — Звони, Игорек, слушай меня, пока я жив. А потом я ребят своих кликну. На «стрелке» тебя подстрахуем. Заметь, совершенно бесплатно.
Бес широко улыбнулся, показав крепкие зубы. Глаза сделались откровенно хищными: кристально чистыми, целящимися.
…Он, Бес, как шалым глазом своим в воду смотрел. Корсаков через Жука до полуночи реализовал оптом все картины. Почти двести работ. Но денег не хватило, и пришлось переписать на какого-то подставного мужичка мастерскую, еще отцом полученную от Госхудфонда.
Холодные пальцы легли на запястье Корсакова, передавленное дужкой наручников. Кто-то прощупывал его пульс.
— Анализ кала не хотите взять? — поинтересовался Корсаков.
— Нет необходимости, — ответил голос мужчины. — Вы действительно художник?
— Не похож?
Пальцы оторвались от пульсирующей жилки на его запястье.
— Нет.
Машина, круто вильнула вправо. Судя по звукам, въехала во двор. Притормозила на несколько секунд.
А потом покатила дальше. В гулкой трубе. Словно в пустом, круто уходящем под землю тоннеле.
«Весьма оригинальная банда. Пластмассовые мальчики, арбалетные стрелы, теперь — подземелье. Черная магия да и только!»
Корсаков прижался затылком к подголовнику.
Под ложечкой сосало. Но в крови у себя он отчетливо чувствовал студеную струйку мщения. Холодную и острую, как жало хорошо отполированного стилета.
Глава восемнадцатая
Наручники, хрустнув стальными сочленениями, освободили запястья, повязка упала с глаз.
Корсаков проморгался. Растирая кисти, обвел взглядом помещение, куда его провели длинными гулкими переходами.
Высокий сводчатый потолок, дубовые панели на стенах, украшенные рыцарскими гербами, готические арки оконных проемов. За темным стеклом витражей — кромешная мгла. В ней — ни огонька, ни тени, ни звука. Пол покрывала черно-белая мозаика из мраморных плит. С потолка свешивались длинные черно-белые штандарты.
Свет давали три канделябра. Два высоких напольных семисвечника у противоположных стен, и тройной — на длинном массивном столе.
Корсаков, профессионально разбирающийся в стилях и качестве, пришел к выводу, что интерьер — не новодел «а-ля готика» и не мосфильмовские задники, а самое настоящий пятнадцатый век.
«Денег такой выпендреж стоит намеренно, — отметил Корсаков. — И это нас не радует. Не деньги им от меня нужны. Жаль».
За столом, в кресле с высокой резной спинкой сидел седой, как лунь, пожилой мужчина, с острым птичьим лицом. Темные зрачки из-под морщинистых век смотрели на Корсакова с холодным любопытством.
Одет мужчина был под стать помещению: в черную мантию поверх камзола. На мощной золотой цепи покачивался какой-то литой амулет; Корсакову разглядеть, что изображает каплевидная фигурка, не удалось.
— Итак, вы тот самый Корсаков, — сухим голосом произнес мужчина.
Острым бледным пальцем указал на единственное кресло перед столом.
Корсаков сделал три шага по гулкому полу, чуть сдвинул кресло с высокой спинкой, оно оказалось неподъемно тяжелым. Сел. Сиденье и спинка, соединенные под прямым углом, были до крайности неудобны и жестки.
Подумалось, что в рамках жанра не исключается, что, при нажатии хитрого рычага, кресло гостя может легко трансформироваться в пыточное, или ухнуть в колодец, заканчивающийся каменным мешком, из которого раз в сто лет выгребают побелевшие от времени кости.
Корсаков помедлил, съехал по спинке ниже и закинул ногу на ногу, локти свободно разложил на резных подлокотниках. Шляпу, которую он все время держал в руке, пристроил на согнутом колене. Если кто и сидел так в готические времена, так придворные шуты.
— Итак, вы тот самый Корсаков, — повторил мужчина.
— Честь имею. — Корсаков отвесил дурашливый поклон. — А как прикажете обращаться к вам?
— Магистр.
Эхо произнесенного слова эхом отозвалось под сводами потолка. И умерло.
Зрение Корсакова обострилось до болезненной четкости. Показалось, что массивный золотой амулет магистра приблизился к самым глазам, и можно рассмотреть каждую выпуклость литья и каждую деталь филигранной гравировки.
«Бафомет», — по слогам произнес Корсаков. И поежился.
На Арбате готы цепляли на себя всякую черно-магическую бижутерию, но сидящий в кресле пожилой мужчина явно вышел из возраста подросткового максимализма.
— Мы решили вам показаться в своем истинном виде, — произнес Магистр. — Другим хватает шикарного офиса, кабинета следователя… Или подвала в загородном доме, — со значением добавил он.