В глубине дома бухнула дверь. Загрохотали тяжелые шаги.
— Эй, есть кто живой? — прокатился бодрый бас Ивана.
«Не-е-ет!!!» — так и не успел закричать Корсаков.
Молния по ломанной траектории рванулась к открытым дверям. С воем ворвалась в темный коридор.
Магнием полыхнула вспышка. И тут же тугая взрывная волна ударила в уши, сбила с ног и жестоко швырнула на пол.
Корсаков потянулся, на ощупь, к глазам прилипла непроницаемая темень, нашел тонкие пальцы Марии. Сжал.
И соскользнул в гулкую пропасть…
Ремни портупеи скрипят на морозе, ствол винтовки заиндевел, усы превратились в сосульки. Постоянно хочется притопнут сапогами, чтобы разогнать застывшую кровь. А до смены еще целый час.
Но мучительней любого холода неизвестность.
Императорский поезд намертво застрял на станции Дно, по неизвестным причинам не дотянув до Пскова.
Среди обслуги и офицеров охраны, уже не таясь, гуляли слухи, что состав намеренно загнали на запасные пути, лишив императора связи с Генеральным штабом и Санкт-Петербургом. Масоны, думский заговор, немецкий шпионаж, проклятие бесноватого хлыста Гришки, Ипатьевское пророчество — все валилось в одну кучу.
«Отречение» сквозняком гуляло от купе к купе, травило душу кокаиновым холодком. Как о решенном и неминуемом, шептались об отречении Николая Второго в пользу брата Михаила.
Корсаков такие разговоры не поддерживал. Если их заводили старшие чином, демонстративно выходил в тамбур. Курил слабенькие папиросы «Зефир». Морщился от копошащихся в голове мыслей, как от зубной боли. Но решимости на ПОСТУПОК так в себе не находил…
Он краем глаза увидел, что государь по тропинке, протоптанной в глубоких сугробах, возвращается с прогулки. Денщик шел след в след, неся подмышкой пару тульских ружей. Государь питал слабость к мрачной потехе — стрельбе по воронам. И добрый час Корсаков морщился от злых, хлестких ударов тулок, доносившихся из леса.
«Сейчас или никогда!»
Корсаков решительно сделал поворот кругом и, пошел вдоль состава, приноравливая шаг так, чтобы оказаться вблизи государя, когда тот подойдет к своему вагону.
Государь уже взялся за поручень, готовясь подняться в вагон, когда Корсаков шагнул к нему. Денщик, протянувший руку чтобы под локоток поддержать государя, насупился и грудью заслонил путь.
Николай Второй с удивлением посмотрел на поручика и отстранил денщика. Молча, ожидал объяснений.
— Ваше Величество… — Голос предательски осекся. — Лейб-гвардии поручик Корсаков. Только прикажите, Ваше Величество. Я доскачу до ближайшей станции, где есть телеграф, или до первого расположения войск…
— Войска ненадежны, поручик, — устало обронил государь. — Северный фронт разваливается. Я, видимо, напрасно предпринял эту поездку.
— Но если телеграфировать генералу Корнилову?
В изболевших, выцветших голубых глазах Николая вспыхнул живой огонек.
— Думаете это поможет?
— Уверен, Ваше Величество! Два полка Георгиевских кавалеров подавят смуту в Петербурге за день. Одного известия, что они двинулись к столице, хватит, чтобы образумить самые горячие головы. Народ измучен безвестием. Запуган и обманут. Только обратитесь к нему. Видит Бог, лучшие откликнуться на Ваш призыв. А Россия проклянет тех, кто отвернется от Вас в трудный час!
Николай Второй долго смотрел ему в глаза. Лицо государя было бледным, кожа отдавала в желтизну. Воспаленные глаза внимательно, но теперь уже без надежды смотрели из-под покрасневших век. Темные, почти черные тени залегли вокруг глаз — как видно последние сутки государь почти не спал.
— Не искушайте меня, поручик. Вы слишком молоды, вам дозволено не знать, что потребно пролить реки крови, чтобы стереть предначертанное. Я не могу пойти на это. Поймите, не могу.
Столько покорности судьбе было в словах императора, что Корсаков понял, решение принято, и как бы тяжко не далось оно государю, он от него не отступится.
Государь сухо откашлялся в кулак.
— Как ваше имя, поручик?
— Николай. Николай Корсаков, Ваше Величество.
В глазах государя мелькнул огонек интереса. И вновь погас. Глаза сделались стылыми, как заиндевевшее стекло.
— Я запомню вас, поручик.
Со стороны станции послышался шум приближающегося автомобиля.
Денщик всмотрелся сквозь посыпавшийся с серого неба снегопад и, подавшись к государю, зашептал что-то на ухо.
Николай Второй, опустив глаза, выслушал его и, хмуро кивнул.
— Поручик, это депутаты государственной Думы Гучков и Шульгин, — севшим голосом произнес он. — Сопровождает их генерал Рузский, его вы, я надеюсь, знаете. Пропустите их. И до особого распоряжения никого вагон не пускать.
— Слушаюсь, Ваше Величество! — Корсаков вытянулся во фрунт.
Государь, потягиваясь за поручень, поднялся по стальной лесенке в вагон. Денщик забрался следом.
Хлопнула дверь. С крыши вагона от удара свалился ком снега, обдав Корсакова колючей порошей.
Он развернулся лицом к авто, из которого уже выбрались тучные фигуры в отороченных мехом пальто и бобровых шапках.
Корсаков узнал Гучкова, он шел первым, на ходу протирая запотевшее пенсне. Через бобровый воротник бросал короткие фразы мрачному Шульгину, пыхтевшему следом.
Позади, чуть отстав от штатских, журавлем вышагивал главнокомандующий армиями Северного фронта генерал-адъютант Рузский.
Корсаков сжал ремень трехлинейки, готовясь выполнить положенный по уставу артикул и приветствовать старшего по званию.
«Три выстрела. Или три выпада штыком. И — все! — шрапнелью взорвалось в его мозгу. — Пусть потом трибунал, пусть! Только кровь смывает позор предательства».
— Василий Витальевич, — Гучков частил скороговоркой, сбиваясь с шага. Пенсне никак не хотело утвердиться на покрасневшем носу. — Я прошу вас, отбросьте сомнения. С нашими полномочиями мы…
Он осекся, наткнувшись на ненавидящий взгляд Корсакова. Хватанул ртом воздух и закашлялся.
С морозным скрипом распахнулась дверь вагона.
Спустившийся по ступенькам ладный флигель-адъютант козырнул прибывшим.
— Государь ждет вас, господа.
Генерал Рузский, отвернувшись, стоял в сторонке, пока штатские, оскальзываясь и тяжело сопя, поднимались по ступеням.
— Вы идете, ваше превосходительство? — окликнул его Гучков, высунувшись в двери вагона.
Генерал, стараясь не встретиться взглядом с замершим «на караул» поручиком, молча полез в вагон.
Отречение…
…Ледяное, по краям в прозрачных папоротниках изморози, стекло холодом жгло лоб. А глаза выжигала горячая влага. Слезы катились по щекам. Но не было ни сил, ни желания их вытереть. Горло, как стальным обручем, передавило от сбавленных рыданий.
В двух шагах от вагона замер под снегопадом темный бор. Черные стволы, утопали в сугробах, как солдаты, умершие в бессмысленном карауле.
Сквозь тонкую перегородку пробивается стонущая мелодия. В офицерском купе десятый раз заводят заезженную пластинку Вертинского. Под этот томный, изломленный голос особенно хорошо и страшно напиваться. Свободные от службы офицеры именно это и делают. Пьют. Страшно, не пьянея. Как на похоронах.