Колдун
Две недели назад.
Ярость. Настоящая, сладкая, опьяняющая, первородная ярость искажала прекрасное лицо Гирлата. Молодой принц, словно какой-то безумный варвар, крушил всё, что попадалось ему под руку - он срывал со стен гобелены, ломал и швырял подсвечники, разбивал зеркала... Если бы у мальчишки хватило сил, он без сомненья опрокинул бы и стеллаж, уставленный декоративными кубками из золота, серебра и, гораздо реже, дерева. Но сил у юноши не хватало и теперь кубки, предмет его скромной коллекции, разлетались по комнате, со звоном врезаясь в стены, падая в камин, где горело жаркое пламя. Ярость юноши была прекрасна, но она быстро иссякла, а на место утихшей ярости пришло отчаянье. Гирлат, закрыв лицо руками, уселся на широкую кровать, стоящую посреди комнаты, и разрыдался нисколько не стесняясь своих слёз. Да и кого ему было стесняться? Рабыни, единственной целью в жизни которой было удовлетворение его похоти? Она, по мнению принца, даже полноценным человеком не являлась. Так... вещь... но вещь, временами полезная. Утерев слёзы, Гирлат повернулся к ней. Красивая, черноволосая женщина лежала в кровати рядом с ним и не сводила с принца внимательного взгляда карих глаз. На ней не было никакой одежды, а из украшений только три маленьких серебряных колечка - два в сосках и одно между ног. Странная, диковатая мода прокалывать себе гениталии хоть и вызывала у многих праведных людей отвращение к варварским обычаям, но были и те, кто находил в этом некоторый изыск. - Вам плохо, господин? - прошептала рабыня, грациозно придвинувшись к Гирлату и обвив его руку своими, тонкими, изящными ручками. Одно её прикосновение наполняло разум принца похотью и пороком... но ярость всё ещё была слишком сильна, пусть она и ушла куда-то глубже. - Не лезь ко мне, - бросил он, с отвращением оттолкнув от себя рабыню. - Не сейчас! Но женщина и не думала успокаиваться. Встав на колени, при этом так же оставаясь в кровати, она выгнула спину, тем самым выпячивая и так не малых размеров грудь и игриво улыбаясь, прошептала: - Мой господин расстроен отцом? - Я... - в глазах Гирлата мелькнуло удивление. - Откуда ты знаешь? - Я знаю многое, - шепнула девушка, взмахнув чёрными как ночь ресницами, - я знаю вас, господин. - Да что ты можешь знать? - негромко сказал Гирлат, с явным, почти не скрываемым сомнением в голосе. Молодой принц совсем не умел скрывать свои эмоции, и тем более владеть ими. Это забавляло. - Многое, мой господин, - игриво улыбаясь, рабыня прильнула к своему хозяину и прошептала касаясь горячими губами его уха, - я знаю, что он хочет объявить наследником вашего брата. Знаю, насколько это несправедливо по отношению к вам. Знаю, что всё это плоды интриг и предательства... Мысли Гирлата звучали из уст рабыни. Его собственные мысли сладкой патокой капали с её губ и обволакивали пышущее гневом сердце. Да, она знала. Она говорила ему чистую правду. Правду о том, что младший брат, совсем ещё мальчишка, не должен становиться преемником отца только потому, что мать Ирвита жива, а его, Гирлата, умерла многие годы назад. - Шлюха охмурила старика, - шептала рабыня, - опоила его своими ласками, лишила разума красотой молодости и заставляет его отказаться от вас, от родного сына, в пользу этого... - Ублюдка, - прошептал Гирлат. - Ублюдка, - повторила рабыня. - Но ему не отравить эту ночь, мой господин. Пусть ублюдок радуется и хлопает в ладоши, пусть его шлюха-мать примеряет на голову мальчишки корону вашего отца, пусть, мой господин. Пусть этой ночью они радуются, но утро принесёт им истинные плоды предательства. Гирлат резко обернулся и взглянул в карие глаза рабыни, но та, не смутившись ни на миг, спросила: - Вы ведь хотите этого, мой господин? Хотите, чтобы они получили кару за своё предательство?.. - Все они, - выдохнул Гирлат, - пусть все они подохнут! - Пусть все подохнут... - прошептала рабыня, коснувшись губами его шеи. - Пусть подохнут! - крикнул Гирлат, заливаясь безумным смехом, - пусть подохнут! - Пусть подохнут, - вторила рабыня, запустив руку ему в штаны и коснувшись напряжённого члена, - пусть подохнут... Настоящее время. В свете заново разожжённых факелов, Курд чувствовал себя в куда большей безопасности, чем во время пути по тёмной дороге, где, как ему казалось, тени всё ещё скалились ему вслед и тянули свои призрачные лапы, чтобы пожрать его тело... Но теперь он был в родном трактире, свет факелов изгнал тьму, дверь была плотно закрыта на засов, и Курд уже десяток раз мысленно поклялся себе, что не откроет её до самого рассвета, и, казалось бы, сейчас он должен чувствовать себя в безопасности. Должен, но не чувствовал. В основном причиной тому был здоровенный вояка, спокойно сидевший за одним из столиков. Тарот. Изуродованное шрамом лицо, разные глаза - один полностью красный, словно какой-то рубин, а второй белый, затянутый молочной плёнкой, широкий меч, с которого воин неторопливо счищал чёрную кровь... одного взгляда на Тарота Курду хватало, чтобы почувствовать насколько же слабы его желудок и кишечник, а уж когда во