— Так это она тебя искала? — заявило это чудо с растрепанными волосами. — А ты действительно очень красивый. Ты рыцарь?
— Я — либер, сударыня.
— А у эландцев ты что делал?
— Монсигнор Аррой удостоил меня своей дружбой, моя госпожа. Разрешите представиться — Роман че Вэла-и-Пантана.
— Это ты?! А я много твоих песен знаю, только думала, что ты — старый или даже умер. Ой, я не должна была так говорить… А Марита в тебя влюбилась. Это вот она Марита. Она моя тетя, если смотреть по матери, но мой дедушка… Ее отец говорит, что таким в замке не место. А мы с Шани, с отцом, думаем, что он дурак. То есть это я думаю, что он дурак, — поправилась девчонка, — а отец просто говорит, что дед не прав и что его скромность хуже гордости. Я — Белинда-Лара-Эттина, графиня Гардани…
Белинда-Лара-Эттина болтала, а Роман не мог отвести глаз от замершей Мариты, выглядевшей словно прелестное мраморное изваяние — только тоненькие руки теребили цветущую ветку.
Днем таянка не показалась барду и вполовину такой прекрасной. Она могла поспорить красотой с эльфийками, но в отличие от них производила впечатление удивительно хрупкой и беззащитной. Ее прелесть была прелестью цветка или бабочки, которым отпущена недолгая жизнь, в то время как Светорожденным больше пристали сравнения со звездами или драгоценными камнями.
Усилием воли Роман вернулся в таянскую ночь. Юная графиня продолжала трещать, в лицах изображая, как Марита прибежала в замок, чтобы разыскать прекрасного рыцаря. Такого бедняжка вынести уже не могла и со слабым криком бросилась в кусты. Роман не задумываясь кинулся за ней. Он настиг беглянку в зарослях калины, насквозь промокшую, с растрепанными волосами. Девушка с вызовом вскинула головку, но голос ей не повиновался, и она с трудом прошептала:
— Уходите!
— Но почему?
— Потому… потому. Я вела себя ужасно… Я не думала, что вы услышите. Вы должны презирать меня.
— Но почему? Я не сделаю вам ничего дурного. Я очень рад, что отыскал вас. Там, на площади, я не мог оторвать от вас глаз.
— Правда?
— Конечно.
— Но я сейчас… ужасно выгляжу.
— Не ужасно, а прекрасно, но ночь слишком холодна, чтобы бродить в мокром платье по саду. Вы не откажетесь накинуть мой плащ?
— Нет, — пролепетала Марита.
— А, вот вы где! — Из кустов высунулась мордашка Белки. — Нам пора смотреть Большой выход. Ой, да как ты растрепалась. Хуже меня, право слово. Нет, так идти нельзя!
— Да я не пойду никуда. В таком платье, без приглашения…
— Я вас приглашаю. А что до платья, мы это сейчас поправим.
Заклятье воды и земли, убирающее влагу и грязь, было совсем простым, Роман произнес его почти непроизвольно. Волосы, туфельки и платье Мариты стали такими же сухими, как если бы она не покидала стен дворца.
— Но у меня же нет украшений…
— Я могу отдать тебе свое жемчужное ожерелье, — с готовностью предложила Белка. — На время, конечно, а то оно фамильное. Я должна буду в нем жениться. Его только надо найти, я быстро…
— Не надо камней. Они неживые и не всегда добрые. Лучше цветы.
— Они завянут.
— Нет, если их уметь срывать. — Роман сам украсил черные локоны цветами нарциссов. — А вот эти прикрепим к поясу, и пусть меня поцелует Проклятый, если вы не затмите всех принцесс и графинь. Разумеется, кроме вас, сударыня, — бард подмигнул Белке, — вы неповторимы.
— Это мне многие говорят, — с важным видом кивнула девочка.
Марита была на седьмом небе. Все вокруг нее — горящие нежным светом восковые факелы, то томные, то веселые звуки скрипок, роскошные туалеты знатных дам — служило лишь дополнением, оправой к охватившему девушку чувству. Ее рыцарь был рядом, улыбался ей, а во время танца обнимал за талию, брал за руки, легко приподнимал. Марита не могла отвести глаз от точеного лица, обрамленного золотыми кудрями. За всю свою семнадцатилетнюю жизнь она не испытывала ничего подобного! Девушка не задумывалась ни о том, что скажет отцу, ни о том, что будет завтра. Сегодня она была счастлива и хотела только одного — чтобы эта ночь длилась вечно. К сожалению, Роман не был столь свободен.
Эльф поддался мгновенному порыву и привел Мариту в Большой зал. Они вошли вместе с первыми тактами нового танца, и либер сразу же помчал черноволосую красавицу в лихой майерке[40]. Глядя на запрокинутое к нему прелестное личико, он на мгновение забыл обо всем, но Роман не был бы Романом, если б позволил очарованию праздничной ночи захватить себя полностью. Его отрезвил чужой взгляд — тяжелый, недобрый, настороженный и… безмерно удивленный. Привыкший чувствовать подобные вещи, бард легко обнаружил наблюдателя. Им, разумеется, оказался Михай Годой. Роману не составило труда извернуться таким образом, чтобы его лицо было обращено в сторону Михая. Оказалось, либеру перепадали лишь крохи того внимания, которое тарскийский герцог уделял Марите.