С четверть часа бард рассматривал детали меблировки. Наконец Филипп очнулся от задумчивости и взялся за стоящий на столе колокольчик. Вошел кругленький монашек в очках и с обвязанным горлом.
— Брат Парамон, мне сообщили, что была предпринята попытка проникнуть в библиотеку.
— Ваше святейшество, сторож поднял тревогу, но злоумышленнику удалось бежать.
— Какой ущерб нанесен?
— Вор вслепую перерыл все помещение. В конце концов ему пришлось зажечь фонарь, свет которого его и выдал. Насколько известно мне…
— А тебе, брат Парамон, насколько известно мне, известно все связанное с библиотекой, — с улыбкой заметил Архипастырь.
Брат Парамон расплылся от похвалы, став до невозможности похожим на симпатичного сурка.
— Ваше святейшество, — доложил сияющий монах, — к счастью, не пропало ничего. Тем не менее я с большой долей вероятности могу предположить, что искал вор. Он рылся в хранилище гравюр в ящиках с литерой «Ж» — «животные», «К» — «Копытные» и «Р» — «Разное». Очевидно, ему была нужна некая гравюра с изображением копытного животного, но в необычном ракурсе. Не лошади и не мясного скота. «Лошади» и «Скот» у меня хранятся отдельно (вы же знаете, что кардинал Мирийский интересуется породистыми лошадьми, а Его Высокопреосвященство Иоахиммиус занимается мясными животными). Лично я готов предположить, что искомый предмет — старинная гравюра, выполненная в так называемом стиле темных эльфов и не имеющая аналогов. Это очень ценный экземпляр, и я не рисковал хранить ее в общем зале. Она находится в моем рабочем кабинете, куда вор не добрался.
— Принесите ее.
Роман взглянул в лицо мага; оно оставалось бесстрастным, зато на лице Архипастыря отчетливо читались тревога и нетерпение. Брат Парамон вернулся, торжественно неся потертый футляр черного сафьяна. Филипп торопливо отбросил крышку, и перед ним (и двумя сторонними наблюдателями) предстало изображение Белого Оленя.
Великолепное животное, увенчанное короной сияющих рогов… раздирало клыками человеческое тело. На заднем плане дымились развалины, а в море на всех парусах уходил корабль.
Архипастырь долго не мог оторвать взгляда от изображения. Наконец он резко повернулся:
— Брат Парамон, я прошу вас забыть об этой гравюре. Я позабочусь, чтобы никто, вы слышите, никто и никогда ее не увидел. И, кстати, почему в вашем каталоге она не числилась ни под литерой «Ж», ни под литерами «К» и «Р»?
— Ваше святейшество, она принадлежала ее святейшеству Циале и была ею собственноручно зарегистрирована на литеру «П» — «Пророчества»…
— Такие дела, Рене, — тихо сказал эльф. — Уанн, лучший из живущих магов, что б там ни говорил Примеро и его дружки, по каким-то лишь ему ведомым причинам наблюдал за Архипастырем и подслушал этот разговор. Старик, конечно, что-то скрывает, но и сказанного вполне достаточно, чтобы добиваться встречи с Архипастырем.
Рене Аррой молчал, прикрыв глаза. Возможно, он и был поражен, но на породистом лице не дрогнул ни один мускул.
— Филипп тебя примет, но сначала надо понять, что творится под нашим носом. Что со Стефаном?
— Для начала скажи — если ты столкнешься с чем-нибудь, что можно объяснить только чудом…
— Если других объяснений не будет, соглашусь на чудо.
— В таком случае придется согласиться с тем, что Стефан стал жертвой колдовства, но колдовства, совершенно чуждого человеческому или нашему. Гоблины и сурианская нелюдь здесь также ни при чем. Я никогда не сталкивался ни с чем подобным. Разговоры о простуде или простой порче — бред. Говорю как медик и маг.
— При этом Стефко не может ходить, а болезнь медленно, но верно его догрызает…
— …и по ночам ему снятся кошмары, которые он не помнит. Я заглянул в сознание Стефана. С его разрешения, разумеется. Обычно ужасы гнездятся в нас самих, но у твоего племянника удивительно твердая и ясная душа. В ней нет ни злобы, ни безумия. Я нашел едва заметные следы эльфийской памяти крови — кто-то из его, а может, и твоих предков был Светорожденным; самой же сокровенной тайной принца является любовь к дочери Годоя.