Школа боли — это самая плодотворная школа для человека Божия. Благодаря такому обучению он приближается к Крестному таинству боли. Страдает вместе с Тем, Кто пострадал за него.
* * *
«На наш вопрос, что необходимо нам для того, чтобы у нас была любовь, Тарсо ответила недвусмысленно: “Боль!” И вновь показала больной большой палец, весь в крови и грязи, с болтающимся содранным ногтем.
— Вам очень больно?
Она неопределенно покачала головой.
— Но вы терпите, — сказала я.
Она не согласилась:
— В душе я одиноко плачу.
И подумав, добавила:
— Не плачу, а мучаюсь».
Тарсо умела делиться с собеседником пользой от своей боли самым выгодным для него образом. Каждый раз неким особым поведением и логикой она показывала собеседнику то, что касалось лично его. Она знала, где у него болит. И показывала ему, где боль не нужна.
* * *
Вся ее жизнь, каждое ее мгновение были упражнением в терпении. Уже один ее маленький домик, который она сама построила из шлакоблоков, свидетельствовал о взятом на себя подвиге терпения, в котором она упражнялась всю жизнь ради любви Христовой. Тряпка вместо двери, отсутствие окна, неровный земляной пол и кровля из кусков жести, которые часто налетавший страшный ветер — «ветродуй!», как она с ужасом говорила, — разбрасывал по всей округе, и ее келья оставалась без крыши...
О высоком подвиге терпения Тарсо свидетельствовали и условия жизни внутри ее кельи и вокруг нее. Совсем рядом с этим примитивным жилищем, доставляющим одни мучения, находились, как мы уже говорили, монастырский загон для животных и мусорная свалка. Мусор и навоз создавали очень тяжелую атмосферу. Многие сестры говорили Тарсо: «Как ты можешь там жить, посреди такого зловония?» И она отвечала: «Ах, бедненькие мои, какие запахи ожидают вас в аду, если не покаетесь!»
«Летом, в жару, вонь была невыносимой, и вокруг летало много крупных мух, очень нам досаждавших, когда мы сидели на воздухе рядом с ее кельей. Одна сестра пожалела Тарсо, вынужденную месяцами переносить все это, и сказала ей, что нужно же что-то с этим делать. Однако та с великим спокойствием ответила:
“Не волнуйся, придет зима, и они улетят”. А ведь был еще только июль![100]»
Когда же по попущению Божию случилось искушение с пожаром, многие недоумевали, видя, как на раны Тарсо садились осы и жалили ее, а она не возмущалась и даже не менялась в лице.
* * *
Еще один пример ее великого терпения приводит одна сестра, которая ухаживала за Тарсо, когда та лежала в Гиппократовской больнице.
«Однажды вечером, перед отбоем, мы собрались уже пойти из холла в палату. Но лишь только мы подошли к двери палаты, Тарсо отказалась входить туда, потому что из-за двери доносился звук телевизора. Мы остались в коридоре, присев на скамейку. Видно было, что ей очень плохо, но она терпела изо всех сил. Прошло несколько часов, и я уже больше не могла смотреть на нее в таком состоянии. Думаю, я тогда вознегодовала в душе и попросила ее позволить мне зайти в палату и предложить выключить телевизор. Но она строго запретила мне это: “Нет, не нужно, ведь сестре нравится смотреть телевизор, с ним ей легче. Мы оставались в коридоре до полуночи. Когда же наконец наступила тишина, мы вошли в палату, она забралась на свою кровать и села, наклонившись вперед и вытянув израненные ноги. Я попросила ее прилечь на подушки, но она отказалась, ответив: “Сейчас мне лучше и ложиться мне нельзя”. И затем, сидя так, уснула. Около двух часов ночи она проснулась и, глядя вперед, очень энергично сказала: “Пришел злодей... Уходи отсюда! Чего тебе от меня надо? Какое тебе до меня дело, что ты сюда пришел?” И она начала осенять себя крестом и молиться, еще долго повторяя: “Господи Иисусе Христе, Боже мой, помилуй мя!” А затем молча сидела до утра».
* * *
Духовному человеку свойственно с помощью аскезы бороться с самим собой и реализовывать себя в самоизнурении и лишении себя самого необходимого. Дух Божий укреплял Тарсо в суровых условиях жизни. Главным образом — когда она добровольно принимала унижение своего личного достоинства. Ее называли сумасшедшей, безумной, грязной нищенкой. Ее презрительно сторонились даже «сестры»! Но в таких ситуациях и при таком обращении с ней людей Тарсо, безусловно, чувствовала в себе свободу Святого Духа, духовный покой крайнего смирения.