Таня поднимается на колени.
«Где же Алеша?.. Верну-улся в деревню...— догадывается она.— Наста, наверно, надоумила. Взяла на себя его подводу, а самого вернула. Он же им неровня. Ребенок еще совсем, чтобы на ночь глядя ехать в Красное. Наста добрая...»
Когда Таня думает, что Алеша вернулся в деревню, ей хочется плакать. Она приподнимается еще выше и снова смотрит назад, на гать. Но их хаты отсюда не видно.
Тане и самой хочется вернуться. Попросила бы Янука, чтобы взял ее кобылу. Кобыла послушная. Привязал бы за уздечку к своей телеге, она бы и шла. Янук, видно, не согласится. Наста согласилась бы, но она не возьмет три подводы. Может, Боганчика догнать? Не-ет... Его она не любит. Никогда не стала бы его просить. Она с ним и в деревне не разговаривает. Панка бы...
Алеша где-то уже дома... Перебежал гать, прошмыгнул мимо власовцев и — в деревню. В деревню власовцы пропускают. Сегодня всех пропустили, кто возвращался из Корчеваток. Взять бы да и побежать вслед за ним.
Но дома накричит мать.
Таня вдруг подумала: почему мать гнала ее в подводчики, когда Махорка с власовцами пришли брать кобылу? Едва на ногах стояла, а гладила Таню по голове и шептала:
— Езжай, дочка, езжай... Я одна буду мучиться...
Мать чего-то боится. Разве она, Таня, не спряталась бы от власовцев в хлеву, чтобы в Германию не увезли? Второй раз ее уже не погнали бы в деревню, к Мироновой хате. Не в хлеву, так в картофеле на огороде спряталась бы. Ботва высокая, свиней в ней не видно, когда залезут туда.
Алеша где-то дома... Бежит по улочке вдоль забора и смеется, показывая зубы, как и его брат Юзюк. Алешина мать еще из-за порога накричит на Алешу, что вот он совсем отбился от рук и что ему, неслуху, надо всыпать ремня сколько влезет и он получит свое, получит... Потом она погонит его к зыбке — качать близнецов, а сама в сердцах пойдет к печи и станет там греметь посудой. Алеша будет молчать, взъерошившись, как ежик, и сопеть; потом, когда мать остынет, он пойдет к кровати, что стоит у окна, прислонится к спинке и начнет качать одной рукой зыбку, глядя в окно, откуда видно загуменье; за ним — дорога, а за дорогой желтеет песок. Алеша станет вглядываться туда, вспоминая, наверно, вчерашние игры. Потом засмеется тихо, втянув голову в плечи и показывая зубы. И опять будет очень похож на своего брата Юзюка.
Таня каждый раз, когда заходила к Сергеихе, заставала Алешу у зыбки. И сама качала близнецов. Даже приподнимала одеяло и смотрела на них. Лежат в глубокой зыбке — сюда голова, туда голова — в холстинных пеленках, перевитые красными поясами с кистями, и шевелят губами: сосут сусло из белой тряпочки.
У дороги над ячменем мелькают в пыли белые мотыльки, будто кто их пересыпает, летят за телегами. Они летят роем от самой деревни; когда поила в реке кобылу, мотыльки садились на грязь у моста.
Таня смотрит на них, и ей хочется соскочить с воза, поймать хоть одного в кулак и, сжав в руке, приговаривать:
Мотыль, мотыль, дай муки,
а я тебе маку...
Она ловила мотыльков, когда была такая, как Алеша. Теперь ей пошел пятнадцатый.
Мотыльки остаются позади — мельтешат где-то над Алешиной телегой.
Алеша уже дома. А Юзюк где теперь? Может, уже возле Двиносы? Оттуда еще далеко до Палика.
Стучит впереди телега. За Курьяновским садом гудят и гудят самолеты. Храпит кобыла, скрипит под мешками заднее колесо, трется о чеку. Откуда-то из мешка брызнуло на руку зерно, мелкое, сухое, почерневшее: прошлогоднее, наверно. Из дырки, что ли? Кричит, размахивая руками, на своей телеге Боганчик. Снова стали стрелять власовцы у моста.
Когда близко подъезжаешь к ячменю, сыплется на лицо черная мошка, мелкая, как мак, лезет в глаза, и тогда саднит веки. Таня трет глаза кулаками, а когда открывает их, веки еще больше режет.
Янука с Настой не видно за пылью.
Цив... — свистит над дорогой, как тогда, когда они ехали по загуменью и Юзюк бежал возле телеги, погоняя кобылу.
«Где теперь Юзюк?..»
Застригла ушами кобыла и, напрягшись, рванулась в ячмень. Таня почувствовала, как у ее ног зашуршало сено, словно сухая трава на болотной кочке.
Закричал кто-то впереди на дороге. Будто Юзюк дома во дворе под поветью. Он забегал за ней. И что это он сказал? Чтобы она бросила мать? Он и еще что-то ей говорил. Она все это помнит. Ей еще никто такого не говорил. Она и не думала никогда, что такое говорят. И кто бы, а то Юзюк, Алешин брат, толстый, лобастый и босой. И глядит он исподлобья, и в хате у них двое близнецов.