Немец вытянулся, стал еще выше и тоньше, будто усох на солнце.
— На меня... твою мать? — Рука без перчатки выхватила из кобуры пистолет и стала медленно подниматься. И никто не видел этого: ни Наста, ни мужики.
«Убьет Янука. Боганчика не убил, а Янука убьет»,— подумала вдруг Таня.
Когда она соскочила с телеги, то почувствовала только, как больно дернуло ногу...
Таня не помнила, как очутилась возле Янука. Упершись спиной в его колени, она раскинула руки, закрывая его от немца, и закричала. Почувствовала, как ее сильно ударил по руке немец, будто руку сломал, и тут она наступила на больную ногу. Поняла, что падает на песок — хоть не ушибется.
...Где-то далеко погонял коня Панок и стучал мотоцикл.
Ей стало казаться, что она лежит дома на печи, положив больную ногу на самое горячее место. Можно обжечься, но она не в силах отодвинуть ногу к стене.
Открыв глаза, она увидела, что лежит на песке возле Януковой телеги; низко над дорогой, над самым ячменем, летел коршун, медленно, еле двигая крыльями. С его груди падали перья.
Над ней, нагнувшись, мычал Янук. За ним была видна Наста.
5
В лощине, за Сушковом, где скрещивались две полевые дороги, не так давно стоял крест — Боганчик еще его помнит. Теперь креста нет, подгнил и упал, его сожгли пастухи, а на том месте растут три ели, низкие, развесистые, с тонкими сучьями, и под ними камни — серая куча.
В лощине было жарко, хотя солнце, снизившись, стояло уже над самым кладбищем, оставшимся позади, на горе. Не стучали колеса — тут был песок,— только храпели кони и скрежетало у кого-то колесо о чеку.
Сидя на мешках, Боганчик видел, как за садом, у пруда, в той стороне, где была деревня, курилось болото: высохло и теперь занялось огнем.
Лес был синим от густой дымки. За ним, как раз на Корчеватках, высоко вверх поднимались бурые облака — были похожи на большие сжатые кулаки.
От солнца облака густели и становились красными — казалось, кулаки набрякли кровью. Далеко в той стороне раздались глухие взрывы. Потом облака начали расползаться по небу, будто их погнало ветром. Было слышно, как где-то рокотал самолет. Боганчику вдруг показалось, что он сидит в доте под Красным, в бойнице у пулемета... Бойница глубокая, и когда, опершись на холодный цементный выступ, глянешь в узкую и длинную щель — в глазах серо, как осенним вечером, когда только начинает темнеть. Это река. Смотришь на нее сверху, дот — высоко, на самом высоком месте у Красного.
Примостившись у пулемета, видишь сквозь маленькое отверстие в щитке белое шоссе, что тянется из леса в Красное, спускаясь с горы к мосту. От шоссе доты были видны сразу за рекой все три: возле моста — широкий и лобастый; на выгоне, на пригорке,— белый и круглый, как большое яйцо; и далеко у леса, под самым Тартаком, где уже скрывалась с глаз река, блестел желтым пятном третий дот. Все три вгрызлись в высокий берег реки, как огромные серые валуны.
...В Красное все мужчины из Дальвы пришли неделю назад по повесткам — в военкомат. Из Красного их всех сразу отправили на Борисов, а его, Боганчика,— он был в финскую пулеметчиком — послали с пятнадцатью красноармейцами назад, под Докшицы,— в часть.
Через два дня они заняли доты под Красным: в Докшицах и Бегомле уже были немцы.
Над самой бойницей снаружи, где она ровно со всех сторон обложена дерном, висят на траве капли росы. Густо, одна к одной; собираются, будто кто нанизывает их на нитку, затем капают вниз, на песок. И снова блестят, словно выдавленные из земли, и снова опадают. Пахнет сырой землей, словно на пашне после дождя.
Когда долго стоишь, подложив на холодный цемент под локти сложенный вдвое брезент, локти начинают согреваться и ныть. Кажется тогда, что, придя со двора, с холода, оперся дома на теплую печь. И белая полоса — это не дорога за рекой, а побеленная стена у трубы; и внизу не серая вода, а глиняная печь, вытертая, усыпанная мусором и корой — сушились дрова — и заваленная всяким тряпьем.
Взошло солнце, оно светило сбоку, из-за Красного, можно было узнать по воде: она заблестела, как рыбья чешуя. Спустя некоторое время на воду легла широкая и тяжелая желтая полоса от тучи; под ней задрожал вытянутый красный круг солнца — небо было видно в воде, у самого дота. Над бойницей на траве налилась сукровицей роса.
Было тихо, и, может, потому так отчетливо послышался тут, под землей, рокот, будто где-то рядом завели трактор. За рекой, на шоссе, возле леса, показались танки.
Тряхнуло дот, на плечи с потолка посыпались мелкие комочки известки. На Двиносе, видно, взорвали мост.