И вновь задрожали стены: била «сорокапятка».
Боганчик опять приник к отверстию в щитке. Дрожали пальцы, они, казалось, никак не могли найти шершавую гашетку. Но справа тускло блестела лента и ползла, подскакивая, к щитку. Когда он отпускал пальцы и поправлял ленту, было слышно, как звенят, сыплются из-под пулемета под ноги гильзы и лязгают гусеницы за рекой на шоссе — совсем близко. И тогда он снова прилипал к скользкому железу.
Когда по шоссе пошли грузовые машины, он уже не стрелял — не было воды.
Потом снаружи в бойницу посыпался гравий, близко разорвался снаряд. Немцы из-за реки стали бить по доту.
Выскочив из дота, Боганчик ощутил, что ветер дует вдоль берега, прямо в лицо. Холодный и колючий на закате солнца, он сухо шуршал в траве; дальше, на реке, где была протока, он стонал и свистел в высокой осоке и ситнике. Горький от дыма, сырой от ила, растертого на переправе, где прошли немецкие танки, ветер бил в лицо, и трудно было понять, откуда несет гарью — может, из Красного, где, видно было, горели склады.
Боганчик бежал по берегу навстречу ветру и, когда поворачивал голову, чувствовал, что на нем нет пилотки: видать, сорвало. Он ощупал себя и нашел пилотку сбоку под ремнем, но тут его вдруг охватила тревога— и теперь он с трудом переставлял ноги в глубоком песке.
— Сто-ой!.. Застрелю!..— услышал он, и ему показалось, что кричат вовсе не ему, а где-то далеко, хотя понял, что кричали позади и ветер относил голос в сторону. Еще показалось ему, что кричит вовсе не капитан: тот был тихий. Даже когда по доту с шоссе били немцы, капитан, ввалившийся в дверь с забинтованной рукой на перевязи, не кричал. Сказал только, положив здоровую руку Боганчику на плечо: «Подготовиться к круговой обороне».
Танки теперь шли сзади: из Красного по выгону. Ползли, отходя один от другого, покачивались и водили стволами вниз-вверх. Широкие, плоские. Сразу три. Ползли прямо на дот.
Когда Боганчик был уже в лощине, сверху ударила «сорокапятка»— громко, чисто, не так глухо, как слышалось в доте, под землей. Ее, наверно, выкатили наверх, успели. По реке над водой покатилось эхо и ушло далеко за лес, где заходило солнце.
— Стой!.. — кричал теперь где-то в стороне капитан, и трещал пулемет.
Боганчик подумал, что стреляют по нему; над головой визжали пули; потом увидел, как они, будто искры, летели над дотом, за реку, в лес: кучками, словно их кто сыпал из горсти.
«Немцы бьют...— подумал он тогда.— Из танков...»
Из лощины танков уже не было видно, не видно было и дота; торчал только на выгоне горбатый курган. Когда Боганчик спрятался за насыпью у моста — мост, как пошли танки, взорвали саперы,— не стало видно и кургана.
За мостом, по ту сторону реки, начиналось поле, и ветер бил теперь в грудь, трудно было дышать — казалось, ртом пойдет кровь. Боганчик знал, что бежит назад, в Красное: от моста река повернула в сторону.
«На тот берег...» — стукнуло ему в голову, и он испугался: плавать он не умел и бежал по берегу в Красное, где был брод и где прошли немецкие танки.
Позади, за насыпью, били из пушек и грохотали пулеметы.
Он видел, что в Красном горят дома, без дыма, точно спички. Ветер сносил пламя на болото, где ревели танки, стлал его по самой земле.
Боганчик, прыгнув в реку, увидел еще, как возле канавы, на выгоне, горел высокий, вставший дыбом танк. От него шел дым — черный, как деготь...
Когда стемнело, за рекой во все небо поднялось зарево: горело Красное. Уже сидя на опушке леса, Боганчик долго смотрел на зарево: видел, как оно дрожало, вытягивалось в длинные кровавые полосы, поднималось высоко в небо и снова опадало — будто кипело. Еще недавно там были слышны взрывы.
Боганчика вдруг потянуло назад, захотелось вернуться — встать и побежать к реке. Но он вспомнил, как кричал капитан, и знал, чем все это кончится; и некуда было возвращаться — танки дошли до берега.
Его начал пробирать холод.
Не зная, где брод, он чуть не утонул в реке. К телу прилипла мокрая и твердая, будто выдубленная гимнастерка. Когда он сел на кочку, стало тепло. Ноги, казалось, лежали в чем-то липком и скользком, будто в грязи.
Он долго сидел не в силах подняться. Подумал, что надо снять с себя гимнастерку и штаны — выжать. Потом почувствовал, как по телу поползли шершавые муравьи. Хлопнув рукой по шее, нащупал под пальцами толстую круглую крупинку. Он сидел не на кочке, а на муравейнике, широком и плоском, как могила.
Над ухом зазвенел комар тоненько и назойливо, будто был один во всем лесу.
Когда Боганчик поднялся с муравейника, под ногами хрустнуло, как на снегу в мороз.