В лесу было уже совсем темно.
Боганчика снова бросило в озноб. Он подумал, что погибнет, если не обсушится; можно нарватьоя и на немцев — тогда всему конец.
Он пошел лесом; боялся выйти на дорогу, где вечером шли танки.
Позади, там, где был пожар, снова загремело, как и днем. Остановившись, Боганчик оглянулся еще раз.
Били из пушек, и снаряды летели в эту сторону — на Красное. Раскаленные, как железо в кузнице, они сверкали в черном небе и тут же пропадали с глаз. Бухало близко за рекой, по эту сторону Красного. Зарево разрослось, от него стало светло в лесу.
Боганчик подумал, что, наверное, по Красному бьют наши: ведь в Красном теперь немцы.
Потянуло сыростью, где-то близко было болото: он шел на Тартак, обходя шоссе. Выйдя на проезжую дорогу, он, чтобы согреться, побежал по колдобинам и по корням в ту сторону, где зашло солнце и где было тихо.
В той стороне был дом.
...Боганчик соскочил с телеги и протер глаза. Впереди на горе, куда надо было ехать, лежали три серых валуна, один близ другого, а ему показалось, что там танки. Валуны лежали тут давно, вросли в землю, высокие, гладкие, и издалека блестели на солнце.
Пустив жеребца одного, он стоял теперь в чьей-то поздней картошке. Потом сошел на стежку возле дороги, где рос сухой притоптанный сивец, разулся наскоро, выбросил из сапога круглый скользкий камешек.
Все слезли с возов и теперь, сойдясь около Януковой телеги, шли вместе. Махорка с Настой впереди, за ними Панок с Алешей. Алеша отставал от Панка и все время бежал, догоняя его. Потом Пан обогнал всех; согнувшись и заложив руки за спину, шел, оглядываясь назад и слушая, что говорил Махорка.
Боганчику не хотелось их ждать, и он пошел стежкой. Они догнали его у самой лощины.
— Что, брат, бежишь от нас? Будто мы во всем виноваты.— Махорка смеялся. Он от самого кладбища посмеивался над Боганчиком.— Хрен с ним. Было — сплыло. Жив остался? Остался. А нам, татарам...— Махорка снова засмеялся, потом сказал: — Что молчишь, как волк на Спаса?
Махорка, кажется, хотел, чтобы Боганчик посмеялся вместе с ним над тем, как ему, Боганчику, приставляли пистолет ко лбу? Теперь Махорка вернется в деревню и там начнет рассказывать, как Боганчик стоял на коленях перед немцами. Еще и приврать может.
Боганчику стало жарко, и он сказал, не глядя на Махорку:
— А потому молчу, что дальше с вами не еду. Ни в Людвиново, ни за Людвиново. Лес велик, найду и поближе место.
Все сразу затихли. Шли, подняв головы, по стежке, и было слышно, как тяжело дышат. Кто-то стеганул по траве кнутом. Только Алеша остался, стоял и ждал подводы.
— Как это, брат? — спросил у него Махорка.— То на Насту кричал, а теперь сам не едешь?
Они шли поодаль от него втроем, как будто следили за ним: Махорка, Панок и Наста.
— А та-ак!..— обернувшись, ответил Боганчик со злостью.
Снова все умолкли; затих, опустив голову, Махорка.
— А так...— продолжал свое Боганчик.— Не понесу голову под пулю. Можете нести свои. А? (Все молчали.) И я, Махорка, на твоем месте не скалился б... Что, если бы тебе приставили наган ко лбу?.. А?
— А нам, татарам, все равно: наган или... Лишь бы с тобой, брат, не ехать одной дорогой, дерьма кусок. Да вот пришлось.— Махорка сказал это тихо, как бы про себя, но все услышали и повернулись к нему.
— Дерьмо? Я дерьмо? — Боганчик стал на стежке и ждал Махорку. У него дрожали руки, и он спрятал их в карманы штанов.— Какое такое дерьмо?
— Немецкое, если хочешь знать,— ответил Махорка уже со злостью.
— Немецкое?..— Боганчик вздрогнул, почувствовал, как рассыпались по лбу волосы.— А ты?.. Что бы ты запел, если бы к твоей голове приставили?.. Противная морда. Завыл бы. Да я тебе...— Он вынул руки из карманов и сжал кулаки.
— Не лег бы я, брат, на песок. Не лег. И не лягу,— буркнул под нос Махорка.
Боганчик не помнил, как вцепился Махорке в грудь — смял черную рубашку и начал крутить. На рубашке выступил пот, и Боганчик почувствовал, как потекло по пальцам. Брызнули на песок Махоркины белые пуговицы.
— Противная морда...
Он почувствовал, как кто-то схватил его за волосы, сбив с затылка кепку, и тянет. Выпустив из рук Махоркину рубашку, Боганчик увидел Насту. Она, упершись руками ему и Махорке в грудь, распихивала их что есть силы. Потом закричала:
— Чего налетел, как зверь? На своего! На немца не бросился! Кричишь, что тебе наган приставляли? Всем приставляли. Всей деревне. А ты, Мирон...— Она отвела руку от Махорки, держа теперь одного Боганчика, и говорила тише: — А ты, Мирон, не паскудь себя... Не знаешь, с кем связываешься? — Нагнувшись, она подняла с дороги кепку и, обив с нее песок, подала Боганчику.