— Подводы одни,— сказал Боганчик тихо.— Вон уже где...— И тоже обил о колено кепку. Потом сказал зло, чтобы не подумали, будто он хочет оправдываться:— А моя голова мне нужна. Да к любой наган приставь, не так еще затрясется, чтобы на шее удержаться.
Он увидел, как Наста, шедшая впереди, повернулась к нему и подняла глаза, большие, серые, словно спелый люпин.
— Что-то ты, Иван, дорого оценил свою голову перед всеми,— сказала она без злости, будто ничего плохого не подумала,— другие вон не вернулись, не прибежали домой. Там, может,— показала она рукой вперед на дорогу,— головы сложили, не принесли их в деревню контужеными.— Она помолчала, вытерла пот и отдышалась.— Что-то я никогда не видела, чтобы тебя твоя контузия трясла. И никто не видел. И от партизан ты отвертелся. Из-за контузии... Бороду отпустил. Хитришь. Ты же моложе меня. Штаны бы снять.
— Сними, Наста, сними с него...— засмеялся Панок. У него хрипело в груди.— А так он вон какой. У него одного голова. А у детей наших не головы?
Боганчик его не слушал: «Панок еще... Трухля. Кашляет, харкает— не подохнет никак.— Он подумал, что Наста неспроста сказала, видать, говорят и в деревне. Наста не боится, скажет в глаза. Вся деревня, значит, про него языками мелет, что он такой-этакий. А что им-то до того, какой он? — Конту-узия... Подумаешь, судья нашлась. Если у человека голова целая на плечах, если он ее на шее домой принес, так всем уже не угодил, хрюкают, как свиньи. Надо было принести голову под мышкой, тогда бы все успокоились. Тоже мне люди».
— А ты, Наста...— Боганчик уже не мог смолчать.— Кричишь-над- рываешься, законница такая... Ну, пускай я удрал тогда. Сбежал! А ты что знаешь? А? — Он не сдержался, закричал от злости. Душила рубашка, не давала дышать. Он схватился рукой за ворот — пуговицы были крепко пришиты, ни одна не отскочила, тогда он начал их расстегивать обеими руками. Чувствовал, как соскальзывают с них, дрожат пальцы.
За гатью у моста затрещал пулемет редко и глухо. Далеко.
Все повернулись, и Махорка загородил теперь Боганчику дорогу.
— Ты Насту не трогай, брат,— сказал он тихо сквозь зубы.— Нашел на ком злость срывать. Кричишь на все поле. Да оно, если бы не это... Черт бы с тобой.— Он не договорил и махнул рукой, той, на которой не было двух пальцев.
Они шли стежкой друг за другом, догоняя коней, чтобы повернуть с Курьяновщины на Людвиново.
Коней они догнали на развилке, где сходились дороги: с болота от колхозного сада и с Курьяновщины от креста.
Боганчик, сев на телегу, смотрел на свежий песок возле окопов, которые нарыли кутузовцы. Песок был накидан со стороны кладбища, откуда шли немцы, лежал неприкрытый. Видно, отсюда ни разу не стреляли: была команда копать — копали; потом дали другую команду — и окопы рыли в другом месте, должно быть уже у самой Двиносы.
Он видел, что никто не сел на воз, все шли позади Януковой подводы и говорили между собой, будто его, Боганчика, и не было на телеге.
— ...Так что будем делать, мужики?
— Ага... Наста, и ты за то, чтобы остаться в Людвинове?
— Конечно. В Людвинове тихо.
— А вдруг немцы?
Стучали колеса, и Боганчик повернул голову, но сзади начали говорить тише.
— А Иван?..— Это спросила Наста у Махорки.
— Жеребца не бросит. Я его знаю.— Махорка говорил тихо, ничего не было слышно.
— Да он рубашки своей боится.
— Брось, Наста.— Махорка заговорил громче, будто нарочно: — Он-то настырный, все кричит про свою голову. Но ведь... Да и совесть...
— Сбежал...
Боганчик не услышал, что еще сказала Наста.
— Мало ли что, Наста,— забубнил Махорка.— Домой прибежал... А из дома куда?
— Может, Мирон, он и контуженый, коли так? В партизаны же его не взяли?
— В партизаны силой не берут. А удрать удрал. Из дота. С Двиносы. Слухом земля полнится. Люди видели, как еще узлы на плечах волок. Нагреб где-то тряпья. На промысел ходил, а ты думала — на фронт? Люди, Наста, видят, не утаишь. Носит же чужое. Откуда? В Волковне, когда немецкая «рама» над деревней летала, в земле копался. Богатство зарывал. А еще... мобилизовали... распинается. Хотел бы, чтобы его еще и не мобилизовывали. Пускай идет немец.
— О-хо-хо... Что там, в деревне? Изведутся, пока вернемся. Что же будет, Мирон? Ты же на свету повидал всего.
— Ничего, Наста, не будет.
Боганчик уже не слышал, о чем говорили: кони пошли с горы логом, и люди, придерживая подводы, цеплялись за грядки. Было слышно, как мычит на возу Янук, показывая кнутом на лес, на Людвиново. Возле его воза махал руками Махорка: справлялся у Янука, как попасть на Людвиновскую просеку.