Боганчик увидел, что на поле выехал Махорка — самого Махорки не было видно, мотал головой только гнедой Сибиряк, за Сибиряком мелькнула седая Панкова голова.
Тогда Боганчик встрепенулся, вскочил и закричал:
— Назад! Назад!
Но кони шли на поле, и за ними плелись люди.
Он схватил жеребца за уздечку — жеребец, опершись головой о Боганчиковы руки, напрягся, встал с земли — и повел его, объезжая кучу камней, наискось через рожь к дороге. Не заметил, когда успели развернуться Махорка с Панком — они уже гнали коней назад, в просеку,— и он, Боганчик, остался теперь позади всех.
В конце просеки, у самого поля, дорогу Панку загородила Таня — ехала, казалось, им наперерез, лежа на возу; за ней погонял кобылу Янук Твоюмать. Просека в этом месте была узкая — не разминуться; объехать друг друга подводы не смогли и остановились.
— Назад!.. Назад!..— кричал Боганчик теперь уже Тане и Януку.— Немцы в Людвинове...— Потом побежал вперед, где сходились мужики.
Янук топтался босыми ногами возле своей телеги, боясь отойти; поднялась на мешках Таня — хотела слезть.
Остановившись у Панковой телеги, мужики молчали, глядя на поле. Боганчик подумал, что их из Людвинова не видно — они скрыты лозняком — и стреляли не в них. В поле вдоль дороги, что вела по загуменьям до самого Людвинова, рос густой лозняк. С просеки не было видно и Людвинова.
Когда он увидел пламя, ему показалось, что горит где-то совсем близко: наверно, рожь на поле. Пламя взметнулось как-то сразу, прямо с земли, на том конце Людвинова, где был колодец и куда они хотели ехать; лизнуло лозняк и поползло вверх, рассыпая искры.
Боганчик вздрогнул и прижался к телеге, став рядом с Настой. Услышал, как гудит в деревне огонь, будто где-то близко горели бочки с живицей. Откуда-то долетел многоголосый звон, будто пели на поле женщины. Песня шла на одной ноте, словно из-под земли, и надо было напрягаться, чтобы ее услышать.
— Назад! Головы! — крикнул Боганчик снова, но не услышал своего голоса; подумал, что шепчет, что его не слышат и он сам ничего не слышит, только стонет за лозняком, где бушует пожар, земля.
Вверху над Людвиновом расплылось белое облако и медленно стало опадать на лес. За лозняком бушевал огонь, мелькали перед глазами сполохи — снизу вверх. На поле пополз дым, застилая дорогу у загуменья. Не было ветра, и дым, спертый, ложился на землю, не хотел подниматься в небо.
У Боганчика звенело в ушах; вот-вот упадет, не устоит на ногах.
— Наза-а-ад! Назад! На Завишино! За реку! Не стойте! — закричал он снова.
Затрещал за лозняком в Людвинове, в самом конце, у колодца, пулемет. Пок-пок...— слышны были редкие выстрелы, будто лопались сухие дождевики под ногами на дороге. Высоко над головой засвистали пули. Стреляли в их сторону — по лесосеке.
У телег все молчали; глядели, уставившись на огонь, будто не слышали Боганчика. Замычал Янук, показывая руками на поле, и стих.
Боганчик вдруг услышал, как на дороге, что сворачивала с шоссе в Людвиново, по которой они еще возле Сушкова собирались ехать, загудели машины. Гудели долго, с натугой, шли в гору. Машины показались на поле в самом конце.
— Немцы!.. Назад!..— снова закричал Боганчик.
Увидел потом, как, сбившись в кучу, прижались друг к другу у телег люди, а он остался один на дороге, вдали от всех.
Поле было застлано дымом — до самого, леса.
6
Алеша снова задремал. Под боком стали мягкими, как сено, мешки и грели. Сверху нависали сухие еловые лапы, и Алеша решил, что мужики, миновав Людвиново, поехали, видно, лесом на Завишино.
Слипались глаза, укачивало, словно дома на качелях.
...За хатой, в огороде, близ реки, всегда светило солнце, там и поставили качели. Поставили на исходе зимы, когда еще не оттаяла земля. Где не брала лопата, ямки надо было долбить старым согнутым ломом. Долбил Алеша. Столбы привезли из-под Корчеваток, срезав ради этого сосну; на дворе ее ошкурили и прокрутили большим сверлом дырки.
Качели ставили всей семьей. Даже мать вышла на огород и взялась за лопату, но ее отвел к завалинке отец и посадил на колоду. Матери трудно, она уже еле ходит. Не было на огороде только Юзюка; повез за реку партизан из «Борьбы». Сухов привел их ночью и долго стучал в дверь, пока мать шла открывать. Партизан было много.
Качели собирали на земле; в просверленные отверстия вставили ось и заклинили в ней палки, к которым внизу было прибито сиденье из еловой доски. Доску отец вытесал из колоды и выстругал старым Панковым рубанком.