В хату Алеша побоялся войти. Отца во дворе не было, и Алеша снова пошел к качелям. Возле качелей тоже никого не было, и от них пахло смолой. Алеша прислонился к столбу и долго стоял, глядя на огород, за реку, где в ольшанике еще лежал снег.
Когда закричала мать громко и пронзительно, он пулей кинулся б сени, но в хату его не впустила Наста: стала на пороге, наверно, увидела, как он бежал с огорода, и выпихнула из сеней. Потом прогнала и со двора.
Алеша снова перелез через забор и пошел к завалинке.
За выгоном, где лежал в кустах снег, скрывались последние партизанские подводы. В этот раз партизаны долго стояли в деревне.
Над выгоном поползли по небу тучи редкими кучками, будто кто их разбросал просушить. Спряталось солнце, почернела в огороде пашня. Алеше стало грустно, как тогда, когда отец возил партизан под Красное. Казалось, и сейчас Алеша сидит и ждет отца с гати.
От реки по забору шел их рябой кот, медленно, оглядываясь по сторонам. Потом кот сел и долго смотрел на Алешу.
Снова закричала мать. И почти тут же Алеша услышал,.как в х.ате кто-то еще кричит тоненьким детским голоском, будто к ним пришла Паниха со своим сыном и он заходится у нее на руках. Что-то громко говорит Наста, даже смеется. Его опять взяла злость на Насту,
В хате снова зашелся кто-то тоненьким голоском, и заговорила мать. Он отошел от окна к забору, на котором сидел кот. Кот никак не мог дойти до поленницы, долго смотрел на межу, положив на жердь серпом изогнутый хвост. Здесь Алешу и нашла Наста-; подошла не окликая.
— Иди в хату.— Наста смеялась.— Там двух жевжиков аист принес. Иди, мать зовет.
Он заплакал не зная отчего и побежал межой к логу. Увидел только, как соскочил с забора под ноги кот, подняв на спине шерсть дыбом.
...Алеша не спал всю ночь, не заснул и утром. Солнце светило со двора в окно как раз на стену, где висело маленькое старое зеркало, и отсветы кололи глаза острыми шпильками, доставая Алешу аж на печи.
В головах на лучине потягивался кот, вытянув вперед лапы, и Алеша подумал — к холоду. В хате возле материной кровати скрипнула зыбка, на новых вожжах за крюк подвешенная к балке. Зыбка старая; на ней видны черные пятна; когда завелись клопы, их палили огнем — жгли лучину.
На кровати у окна запела мать — тихо-тихо, наверно, чтобы не разбудить Алешу:
— Люли... Люли... люляси...
Мать пела медленно, тягуче, как всегда, когда садилась шить на машинке или чистить к ужину картошку. Так она пела и когда жала в Курьяновщине. Сгибалась, взмахивала руками, захватывая серпом рожь, и пела.
Алеша любил, когда мать пела. Почему-то каждый раз она пела протяжные песни, а ему становилось грустно и хотелось плакать. Сейчас Алеще казал ось, что мать поет где-то далеко в поле.
...Побилися два Яси
За красную калину —
За ясную девчину.
А где тая девчина?
Колода убила.
А где тая колода?
Черви поточили.
А где же те черви?
Коршуны подрали.
А где же те коршуны?
За море улетели.
А где же то море?
Заросло цветами...
Он приподнялся, увидел, что мать лежит на кровати, укрывшись по шею. Видна из-под одеяла ее голая рука: мать держится за край зыбки. Качает ее в такт песне, а сама смотрит вверх, в потолок, запрокинув голову.
А где же цветы те?
Девушки порвали.
А где же те девушки?
Парни замуж взяли.
А где же те парни?
На войну забрали.
А где же тая война?
Приходит со двора отец, подходит к зыбке, берется рукой за вожжину.
— Где это всю ночь горело? — Мать спрашивает тихо, словно все еще поет.— На Корчеватках где-то? Зарево было во все небо. В окно хорошо видать.
— Долгиново брали. «Железняк»...— Отец подходит ближе к кровати.— И «Борьба» наша, видно, там. Юзюк еще не вернулся.
Мать, не убирая руки с зыбки, поворачивается к нему и начинает петь еще тише:
— Люли... люли... люляси...
Отец, постояв, идет к двери.
Солнце заходит за крышу, уже не режет глаза. Темнеет в хате; снова начинают слипаться веки. Алеше кажется, будто он сам в зыбке и его качает мать: туда-сюда...
Зыбка вдруг остановилась, мать убрала руку, перестала качать и зовет — будит: пора выгонять в поле корову.
Алеша открыл глаза и подскочил на мешках. Над ним склонилась Наста — будила.
Зашло солнце. Телега стояла у реки на изрытом выгоне. Казалось, выгон перепахали тракторы: видны следы от гусениц. Глянув вперед, Алеша увидел, что стоят все подводы.