Алеша услышал, как на прогалине в сосняке кто-то застонал. Потом закашлял Панок, и снова ничего не было слышно.
Когда они с Махоркой пришли в сосняк, Алеша увидел, что в высокой белой мятлице лежит, вытянув ноги, черный конь. Конь сразу застонал, начал храпеть. Казалось, даже не слышал, как подошли люди.
— Ло-ось...— сказал Махорка.— Подходите ближе. Со спины только. К ногам не подходите. Он ногой оглоблю сечет. Отступи, хлопец, не лезь так близко. Чего ты тут?... Сидел бы на телеге. Сбежались все...
Алеша отошел от Махорки и стал позади Насты.
Лось был короткий и толстый, но казался большим; если бы встал, сравнялся б с Буланчиком. У него была широкая шея, и на ней росла маленькая грива. Голова у лося была длинная, узкая, с горбом у храпа и с большим блестящим глазом, глядевшим куда-то вверх, на луну. Нижняя губа у него обвисла; уши, круглые и широковатые, как у коровы, настороженно стояли.
Лось был не черный, как показалось сначала. Только по опине у него шла черная полоса, узкая, е руку; ноги и голова у лося были бурые, а сам он сейчас, вблизи, казался серым и блестящим, словно покрытым росой. Может, потому, что на него светила луна.
Рога Алеша разглядел позднее: они, черные и огромные, как санки, лежали в белой траве как бы отдельно от головы. Когда лось хрипел, они двигались и рыли землю.
— Подбили...—снова заговорил громко на весь сосняк Махорка.— Вся шея иссечена. Аж мясо выперло. Крови под ним черная лужа. И из ноздрей кровь течет. Не подходите. Одурели?
Лось захрапел и начал крутить головой. Из-под рогов вверх полетела земля. Потом стал часто дышать — живот у него ходил ходуном.
— Не подходи, Наста! — крикнул теперь Панок.
Мужики отошли, и Панок потянул Насту за руку назад.
Лось вдруг поднял голову, подогнул под себя передние ноги и встал на задние. Передние у него были все еще согнуты, и он, дрожа, опирался на колени. Стоя на коленях, он еще выше задрал голову, положив на спину рога, как две широкие лопаты, и зарыкал громко — по лесу пошло эхо; рыкал жалобно, как корова, когда от нее отнимают теленка, потом — тихо, задыхаясь и крутя головой. Вдруг осел, ударившись грудью о корни, и затих, лежа на животе и на подвернутых передних ногах.
Потом снова поднялся на задние ноги и рванулся вперед, где не было людей, оттолкнулся одними задними ногами — передние у него тащились по земле,— упал на траву и стал бить копытами. В стороны полетел мокрый мох и дерн, брызнула дресва.
Он еще раз привстал на задние ноги и, не в силах поднять передние, начал крутиться на одном месте, будто ему защемило чем-то голову. Повалившись на землю, качался с боку на бок и вздрагивал, будто отряхивался от воды,— из-под него снова полетела земля и брызги крови. Бил задними ногами, рвал с корнями молодой сосняк — рыл возле себя яму. Теперь лежал на одном боку, не переворачиваясь. Ноги его дрожали и судорожно вытягивались. Он снова было рванулся с земли, хотел встать на ноги — и сполз в вырытую сбоку яму. Застонал тихо и тяжко, как человек.
Сразу все стихло, только слышно было, как у лося с рогов сыплется на траву дресва и еще шелестит у задних ног, качаясь, высокая белая мятлица.
Мужики долго молчали, потом Махорка сказал будто про себя:
— Вот и еще одна смерть, Наста. Подбили! Бои на Палике начались. Из Палика лось. В наших местах их теперь нет. Столько туда партизан прошло. На прорыв теперь идут. Потери, конечно, будут, но и немцами запрудят болото — будь здоров...
На прогалине потемнело: на луну надвинулась краем черная туча — конь с ногами и головой,— потом туча посерела, расползлась в стороны.
Около лося тускло желтел песок, казалось, сырой и холодный. Запахло свежей землей, как пахнут у леса ямы.
Алеша почувствовал, что его бьет озноб; стучали зубы. Наста взяла его за руку.
...На телеге Алешу кидало из стороны в сторону, снова стали слипаться глаза, и когда время от времени он поднимал голову, было слышно, как глухо стучат по корням колеса.
8
Далеко, в той стороне, где они миновали прогалину, зарыкал лось, громко, на весь лес. Панок, насторожившись, прислушался, но лося не стало слышно — только стучали колеса. Панок подумал, что, видно, лось вовсе и не рыкал, что рык стоит у него в ушах всю дорогу — спит он или не спит— еще с Корчеваток, со вчерашнего.
...В Корчеватках утром он боялся разводить огонь, хотя в Лозе стоял густой туман. Сюда, в Корчеватки, в Лозу, они всей деревней перешли вчера вечером, когда невдалеке от них стали стрелять.
Дети спали на подстожнике, который он сделал вечером на кочках, нарубив и настелив высоко, по колено, лозы,— спали т;рое под одним кожухом, накрывшись с головой. Четвертый, Ваня, был у Верки на руках, обернутый вместе с подушечкой большим домотканым Веркиным платком. Подушечку подложили ему под спинку — и ребенку мягче, и не так немеют колени. Подержи-ка всю ночь, баюкая и все время боясь, как бы он не закричал. Панок ночью сам брал ребенка на руки, когда тот плакал — Верка совсем извелась.