Верка сидит с краю на подстожнике с малышом на коленях; опустила голову, будто спит. На груди у нее распахнулся жакет, из-под жакета видна бутылочка с молоком, полная, до горлышка, и соска. Желтая, большая, довоенная еще; растянутая, с широко прокушенной дыркой, она торчит из-под мышки, как палец. Верка держит бутылку под мышкой и днем и ночью: греет молоко.
Туман холодный, сырой, даже вблизи видно, как он навис над подстожником. Дышишь — и кажется, от него слипается все внутри, начинает бить кашель. Панок тогда приседает и, схватившись за лоб, сжимает рукой голову. Потом подносит другую руку — кулак — ко рту: так он делал каждый раз дома, когда спали дети и его бил кашель. Глянув исподлобья, видит, как насторожилась Верка, подняла голову и смотрит то на него, то на колени, на ребенка. От них отходят люди, жмутся к лозняку.
Кашель бьет не переставая, даже колет в горле чем-то острым и сухим; не дает дышать, душит. Становится темно в глазах, и болит, раскалывается голова. Болят плечи. Панку кажется, что он захлебывается.
В Корчеватках тихо. Из деревни стрелять перестали, когда рассвело. Взошло солнце. Далеко за лесом оно холодное и красное; от него розовеет на лозняке и на траве роса. Пополз вверх рыжий туман. Он густой, и за ним скрывается солнце; потом оно выбегает и снова катится над лесом в Дальву. Вверху белеет краешек чистого неба, и Панок думает, что днем будет жарко.
Встав, Панок увидел, что растоптал трухлявый сосновый пень. Из- под ног скачет мошкара, будто кто ее насыпал на траву, не боится и холодной росы, лезет в рот —он, Панок, чуть не задохнулся, когда его прихватил кашель.
У родника квакали лягушки, громко, на все Корчеватки. В ельнике на сухостоине каркала ворона, громко и скрипуче; взлетала и снова садилась на длинную кривую рогатину. За лесом, на загуменье около Дальвы, кричал петух — хрипло и редко.
В глаза, как мухи на рану, лезли комары, желтые, худые. Блеснуло из-за туч солнце, потеплело. Запахло болотной тиной.
В багульнике возле гнилого березового пня, где было посуше, Панок увидел кусты черники. Ягод на них еще не было. Высокий пень издолбал дятел, на кустах черники виднелись белые кусочки гнилого дерева.
Пень надо взять на растопку: гнилушки и береста будут хорошо гореть.От кресала трут загорелся с первого разу. Затлел березовый гни- ляк, когда Панок скатал из пего почерневший комочек трута, маленький, с горошину. Потом Панок положил на гниляк горсть сухого мха с берестой и, присев, долго дул. Зашипело пламя. Запахло дымом, как от еловых дров, и паленым: подгорели, наверно, волосы на руке. Он подвинул гниляк ближе к елке и набросал сверху сухого папоротника.
Откуда-то вдруг дохнуло холодным ветром; огонь лизнул на земле зеленый мох. С болота снова пригнало туман. В лозняке стало серо, люди ходили будто в паутине. Туман скрывал подстожник с детьми и Веркой, стелился под ноги на траву. Было видно даже, как на руки ложится роса, словно холодная пыль. С веток закапала вода в болото. Как в реку.
Еловые ветки не загорались, и Панок, опустившись на колени — колени сразу стали мокрыми,— подул снизу на березовый гниляк. Показалось желтое пламя, дохнуло в лицо.
Панок выпрямился и увидел внизу, в болотной воде, себя. Вода блестела в траве, как стекло; в нее у самой кочки насыпалась сосновая коричневая хвоя. Из воды смотрел на Панка человек с кривым носом и большими ушами. Высоко на голове у него, на самом затылке, лежала кепка с помятым козырьком, из-под кепки торчали седые волосы. Белые волосы были видны и возле ушей на висках. Наверно, совсем лоседел он за эти дни, если даже в воде видны белые волосы.
Он услышал, как позади брякнула ведром Верка — ходила доить корову. Оглянувшись, увидел, что ребенок лежит рядом со всеми на подстожнике. Верка уже стоит, согнувшись возле него. В одной руке у нее ведро с молоком — видны на ведре белые капли,— в другой чугунок. Небольшой, черный, в котором варили дома затирку на ужин. Он не заметил, когда Верка пошла доить корову, положив ребенка и ничего ему, Панку, не сказав. Ребенок не спал целую ночь, будет теперь долго спать, и Верка успеет приготовить ячневую затирку. Когда молоко вскипит, она отольет в бутылочку и в кувшин малышу, потом насыплет в чугунок муки из белой наволочки. Затирку сварит на одном молоке. Дома они никогда на одном молоке затирку не варили, только забеливали им.