Панок почувствовал, что ему хочется есть, но не лезут в рот сухари; и от них еще сильнее бьет кашель.
Тихо замычала возле кладок их корова. Посмотрев на кладки, Панок увидел, что корова — она была привязана в мелком ольшанике, белобрюхая, видать издалека,— машет хвостом и, подняв голову, смотрит в лозняк на людей.
Здесь, в Корчеватках, на болоте, только у них одних корова. Коров все побросали около подвод в бору, когда немцы открыли по ним стрельбу. Один Панок привел корову сюда. У них же малыш на руках. А у Верки пропало молоко в тот день, когда в Долгинове «Железняк» брал во второй раз гарнизон,— пропало, наверно, от испуга.
Он не помнил, как перевел корову через кладки и криницу. В Корчеватки, в болото, никогда не осмеливался ступить ни один пастух.
Чугунок стоял возле огня, глубоко осев в мох. Был накрыт большой сковородой — сковороду с чугунком несла через болото в узелке за плечами Верка.
«Не скоро вскипит молоко на таких дровах...»
Топор лежал на подстожнике в изголовье, и Панок, нагнувшись, осторожно, чтобы не разбудить детей, поднял его. Старый (его уже раз наращивали в кузнице), с черным, в смоле, топорищем, топор был тяжелый и оттягивал руку. Когда Панок, размахнувшись, рубанул по сухому еловому комлю, топор зазвенел — в лесу далеко было слышно.
— С ума сошли Панки. Что они делают? — сказал кто-то в лозняке. Голоса Панок не узнал. Болото большое. Когда начали стрелять, многие еще вчера ушли на Борки.
На подстожнике сидела Сергеиха с детьми — выбрала место поближе к ним.
Панок посмотрел в ту сторону, где снова замычала корова, и увидел, что во многих местах качается лозняк, слышно, как люди переговариваются между собой шепотом: нет, многие остались, видно, не все ушли на Борки.
Бояться нечего: дыма из деревни никто не увидит, всюду туман. Костер под самой елью, дым идет вверх по дереву, скрываясь в ветвях. Надо только сходить за коровой и привязать ее поближе, а то будет мычать все время, искать Верку.
— Верка...— сказал он, показав на кладки.
— Сходи сам. На землю выдой. Не во что у нас больше доить. Не выдоишь, будет маяться. И топор возьми. Там и дров нарубишь. Мне не отойти. Хлопец неспокойный. Хоть разбуди кого из девчонок комаров отгонять. Ноют и ноют, голодные, людей почуяли. Иди подои. На новое место привяжи. Выбила все под ногами за ночь. В грязи вся...
Верка говорила громко, во весь голос, как дома; казалось, она ничего не боится: ни того, что из деревни могут заметить дым, ни того, что мычит корова. Услышав Веркин голос, в лозняке громко заговорили и другие; звякнуло у кого-то ведро.
Панка вдруг снова схватил кашель.
Нагнувшись к земле, к самой траве, он увидел, как из-под ног поползла в траву гадюка — убегала. Он долго смотрел в ту сторону, где качался круглец, затем посмотрел под ноги: обутые в лапти, они совсем промокли.
Он уже дважды переобувался ночью, закручивая пальцы сухим концом портянок. Видно, простыл за ночь, раз его поминутно бьет кашель. Раньше так не бил.
Туман рассеивался, из-под него теперь просвечивало большое круглое солнце; сверху сыпалась мелкая, как пыль, изморось, словно осенью.
В мелком ольшанике, где стояла корова, цвела рябинка — на высоких ножках пестрели желтые цветы — и пахла на все болото.
Корова за ночь вытоптала под собой траву — кусали комары — и стояла теперь в грязи, как во дворе возле хлева, когда в дождливую пору ее рано пригоняли с поля домой.
Повод был жесткий и твердый, стоял как прут, корова втоптала его в грязь, и он выскальзывал из рук, когда она мотала головой. Панок закрутил его на руке, зажав конец в ладони. Повод был из старого, прошлогоднего витого постромка; корова, дергаясь, его надорвала, лопнула одна нить.
Когда затрещало впереди в ольшанике и повод выскользнул из рук, Панок прыгнул и, поймав его за самый конец, полетел локтями в воду. Почувствовал, что тащится по земле и что-то твердое уперлось в живот.
«Топор... Был заткнут за пояс...»
Он опустил повод, вскочил на колени и увидел, что корова свалилась на передние ноги и подогнула голову: копыта обвила веревка.
Встав на ноги, Панок передвинул топор с живота на спину и выпустил из рук повод. Корова не вставала, лежала, подогнув передние ноги.
Снова рвануло за ольшаником, невдалеке от лозняка, и застрекотал пулемет в бору возле криницы, где они вчера оставили подводы. Замычала лежа корова. Закричали в лозняке бабы, и заголосили у кого-то дети — не ихние, он узнал бы. По болоту бежали.