В тот вечер они выехали из-под Корчеваток, когда уже зашло солнце. Подводы растянулись по лесу одна за другой — не сосчитать. Видно, как далеко впереди идут, собравшись в кучу и пустив одних коней, мужики, он узнает издали Махорку и Панка. Мужики курят, порой пахнет махорочным дымком, и тогда самому хочется курить; пахнет еще и пылью — она поднялась от передних подвод и висит над дорогой реденькая и мягкая. Когда пыль оседает, чувствуется, как пахнет с моховин мокрым мхом и грибами. Грибов тут, под Корчеватками, никто не собирает, они осели на землю, высохли и оттого пахнут на весь лес, как дома, когда их положат сушить в печь и рано закроют вьюшку.
Накладывая возы, Янук натрудил за день руки, и они болели до ломоты. Ныло все тело, размякшее на солнце, как в бане. Хорошо, что, когда привезешь снопы к пуне, можно сразу распрячь телегу и пойти домой. Опрокинуть воз около пуни помогут мужики, а снопы складывать будут бабы — по наряду. Скирды в новой пуне высокие, но бабы не слишком надрывались. Уложат снопы, сядут на току или выйдут во двор и ждут, пока не вернутся подводы из-под Корчеваток. Янук видел, как они всякий раз пели, усевшись на траве и натянув на глаза платки от солнца, но песен не слышал.
К пуне он приехал в тот вечер уже затемно и домой шел, когда .в деревне горели огни. Когда он открыл дверь в хату, то увидел, что над столом в углу горит высоко поднятая лампа и в хате белым-бело от света. Белые стены, на столе белая скатерка, которой накрывали дежу с тестом, и на скатерку насыпана вареная картошка. От картошки вверх, под самую лампу, идет белый пар. Посредине стола стоит большая миска кислого молока. На углу темный кувшин — это чтобы, сев ужинать, не вставать и не ходить в сени за молоком. Потом Янук разглядел, что на сундуке, который стоял вблизи стола у стены, лежала буханка хлеба. Ее накрыли сверху скатертью, виден только начатый край.
Когда ужинают с хлебом, тогда у них всегда остается картошка, и ее, очищенную и вареную, выкидывают в корыто, где лежит нарубленная секачом запарка для свиней.
Все были дома: Пилип, вернувшийся с работы — пахал в Курьянов- щине,— сидел, уже умывшись, на «ровати; возле стола стояла Волька — раскладывала ложки; посреди хаты на полу сидел Колечка в белой рубашонке. Когда открылась дверь и в хату вошел Янук, Колеч.ка начал качаться и махать ручонками. Пилип разговаривал с Волькой, и на Колечку никто не обращал внимания. Янук протянул Колечке кнутовище— толстое, можжевеловое, очищенное от коры. Колечка сразу стал рачком, поднялся на ноги, качнулся и... пошел к Януку. Быстро-быстро, переставляя кривые толстые ножки и переваливаясь с боку на бок, как утенок. На него тогда разом взглянули и Пилип и Волька. Кинулись к нему: Пилип с кровати, Волька от стола. Колечка не дошел до белого кнутовища, оно, наверно, было выставлено слишком далеко, вытянул вперед руки и упал ничком на пол. Янук не успел его поймать, поздно нагнулся.
Колечку подхватила с пола Волька, погладила его по голове и отдала Пилипу. Колечка закрыл глаза и, широко открывая рот — были видны два верхних белых зуба,— плакал на всю хату: ушибся.
Янук нагнулся, чтобы поднять белое кнутовище. Когда он посмотрел потом на Вольку, она смеялась и что-то объясняла ему жестами. Он не понял ее. Тогда она взяла от Пилипа Колечку, и Пилил показал (Янук сразу догадался), что Колечка пошел впервые. Пошел, увидев в руках у Янука белое кнутовище.
Луна светила прямо в глаза, и Янук, повернувшись, лег на другой бок. Под ним теперь были холодные мешки, и он долго не мог согреться. Надо было достать с чердака и обуть в дорогу новые лапти. На чердаке висит на шесте еще одна пара — лыковая. Хотя жалко на такое пустое дело лыковых лаптей: пригодятся, когда пойдут косить болото.
Янук любил плести лапти из лык, любил и драть лыки. Ходил один, не брал с собой даже Пилипа. Шел в самую косовицу, среди лета. В это время кора с липовых прутьев обдиралась лучше всего. Прутья становились скользкими, пускали сок, будто вызревали. За лыками он ходил в воскресенье. Поджидал хорошую погоду. Обувал тогда лапти с белыми онучами, сидя на скамеечке во дворе, возле колодца под забором, натачивал два ножа — сначала напильником, лотом крутил, слюнявя, на старом, плоском, источенном бруске и водил по твердому оселку. Ножи после оселка были острыми, как бритва.