Брал с собой обед: хлеб, два-три малосольных огурца и бутылку молока. Обед укладывал в большую полотняную торбу, чтобы можно было обратно нести в торбе лыко. Выходил из дому с самого утра: идти было далеко. Перелезал через забор и картофельным полем, намокая в росе по колено, направлялся к березняку, начинавшемуся сразу за деревней. Роса стояла весь день, и Янук вымокал, как под дождем.
Молодые липы в пуще росли вместе с лещевником, и к ним из-за лещевлика было не подступиться. Зато в лещевнике липы высокие, тонкие, прямые и без сучков, хоть режь на удилища. И на них не рос мелкий жесткий мох, как на липах, которые встречались в >сухом бору,— те стелились по земле, пуская отростки. На лыко такие Янук не брал.
Он срезал прутья, брал их под мышку и относил к старому еловому выворотню, где оставлял торбу. Наносив прутьев, садился на выворотень и очищал их, гладко срезая сухие сучки и ветки, стараясь не задеть кору. Очищенные прутья складывал прямо у ног в кучу. Когда куча была большой и уставали руки, Янук закуривал, отгоняя комаров.
Потом он клал нож, брал в руки хворостину, раскусывал кору у комля зубами, доставал пальцами из коры белый прут, подкладывал под него большой палец и дергал. Белый липовый прут выскакивал, как черт из шкуры, подпрыгивая вверх и падая в ягодник за выворотнем. Прут был скользким от сока; сок тек по пальцам и капал на колени. Мягкие, в трубочках, лыки, еще с листьями сверху, где не побывал нож, Янук складывал с другой стороны один возле другого.
Толстую хворостину у комля трудно было очистить; тогда Янук брал ее под мышку и вышелушивал прут обеими руками, как все равно щепал лучину. Краснели пальцы, горели огнем — он снова садился передохнуть и закуривал.
Ободрав все прутья, брал из кучи лыко и, вывернув его наизнанку, свертывал на пальцах в кружок. Кружки оп бросал под ноги и всякий раз смотрел на них, оценивал. С толстых прутьев получались большие кружки; ic суховатых лыко было неровное, в дырках. Петли на кружках он задергивал сначала пальцами, потом зубами — быстрее. Чувствовал, как пахнет лыко: квасом и ржаным тестом, когда его ставили утром, вытопив печь, у шестка и снимали с дежи крышку. Во рту лыко было сладковато-кислым, как солод. Тогда Януку хотелось пить.
Когда у ног собиралась целая куча кружков, Янук отодвигал их к выворотню и только после этого собирал и бросал в торбу. Дома, когда лыки подсохнут, он будет скручивать их в большие, со сковороду, круги и вешать на чердаке под крышей, чтобы просыхали. За целое лето навешает полный шест кругов, а зимой будет мочить сухие круги в кадушке и плести лапти. И себе и Пилипу. Волька лыковых не носит, он ей сплетет пеньковые.
Однажды он нес горбу с лыком за плечами, накинув ее на длинный еловый сук, вырезанный от выворотня. Сук давил плечо, будто Янук шел с косой. Шел он по густой траве — трава доставала до колен, и на ней блестела роса. Когда в Корчеватках Янук подошел к кринице, торба за плечами сделалась тяжелой, как камень. Ступив на кладку, он споткнулся и обронил еловый сук. Торба шлепнулась в грязь и развязалась. Из нее вывалился несъеденный обед — огурцы с хлебом — и посыпалось лыко — раскатились по траве белые кружки.
...У Янука перед глазами сверкало одним краешком переднее колесо. Снизу пахло согретое его телом зерно, как на току от скирды. Под локтями лежало сено с лужайки, и от пего шел запах тмина, как от испеченного хлеба. Плечо, на которое он оперся, пока лежал, болело; стыли ноги.
На мешках было жестко, будто Янук лежал на возу с дровами. От этого становилось еще холоднее. Он хотел слезть с телеги, чтобы согреться, идя за конем, но не мог подняться, не двигались руки.
И дорога, и лес, и телеги скрывались в тумане. Туман у земли был похож на снежный сугроб, и казалось, что на дороге под колесами не гравий, а скрипит прибитый ногами хрупкий снег. Скрипит на весь лес — даже режет в ушах, словно поджимает мороз, как и в ту зиму, когда Янук возил партизан в Рогозино.
...Что будет мороз, стало тогда видно уже после полудня, когда они на семи подводах собрались выезжать из деревни. Солнце уже снижалось над гатью и сделалось красным, как раскаленное железо,— Янук такого не помнил. Улегся ветер. Мороз щипал за щеки. Воротник из черной овчины сразу покрылся инеем, мелким, как мука. К удилам пристывали пальцы.
Вдоль гати белел ольшаник. И на нем нарос иней. Редкий, мелкий, он сыпался на дорогу, на коня, на снег.