У Махорки перехватило дыхание. Он изо всех сил побежал улочкой к Сергеихе во двор, сбивая с ног баб с ведрами. Кричал, чтобы они бежали к амбару, и бабы — в улочке носили воду одни бабы — повернули за ним.
На дворе у Сергеихи он бросил ведро под завалинку и вскочил на сложенные штабелем вровень с тыном дрова. Стоя на дровах, нащупал на крыше слегу, которой была прижата солома. По крыше вверх идти было легко, и он поднимался все выше и выше. С улицы на него дохнуло горячим дымом; показалось, горит рубашка. Тогда он стал на колени, потом лег на крышу под ветер. Сверху на крыше тлела солома — не могла сразу заняться огнем: слежалась. Когда ветер усиливался, по соломе бегали мелкие огоньки — с места на место...
— Воды!.. Песку подайте!.. Песку!..— закричал Махорка и начал голыми руками сгребать с крыши солому и бросать ее на огород. Ветер выхватывал из-под рук комья мха, катил их с искрами по всей крыше.
Тогда Махорка, уцепившись, чтобы не упасть, за слегу на коньке крыши, стал топтать солому ногами там, где прыгал огонь. Почувствовал, что подвернулись штаны и жжет икры.
— Воды!..— снова закричал он, услышав во дворе кашель Панка.
Прибежали мужики.
Махорка увидел, что с земли ему подают ведро с водой. Он не мог его достать и крикнул, чтобы подали, встав на забор.
Нечем было дышать; на самой середине крыши занялась огнем солома: начинала гореть стреха.
Махорка видел, как в огне корчится и чернеет мох... Стреха может прогореть, огонь примется за нее, и тогда она вспыхнет вся сразу. Ветер понесет искры на Панков двор. Займется другой конец деревни.
— Постилки мочите!..— крикнул он и поперхнулся. Потом крикнул, чтобы к нему лезли люди: одному ему не справиться. Но никто не лез на крышу, только внизу у забора кашлял Панок.
Тогда Махорка спустился ниже и начал топтать ногами огонь в яме. Из ямы полетели искры.
Разворошенная солома занималась еще сильнее, и он крикнул, чтобы приставили к крыше с огорода лестницу и подавали мокрые постилки. И чего только там думают люди? Но никто не ставил к крыше лестницу и не подавал постилок, и Махорка снова, ухватившись за слегу, топтал ногами крышу в том месте, где в яме прыгал огонь. Потом под ним треснула нижняя слега, и он, не успев ни за что схватиться, полетел в амбар. Сверху на голову посыпались искры.
Из амбара он услышал, как закричал на крыше Панок.
Панок кричал над ним, над самой головой — будил.
Махорка вскочил на мешках и сел. Впереди на дороге стоял Боганчиков жеребец. Начало светать, можно уже было рассмотреть на Сибиряке серые пятна. Сибиряк, уткнувшись храпом в Боганчикову телегу, стал и зафыркал, ища между мешков траву.
— Спят все подряд... День уже,— заговорил Панок, и Махорка, вздрогнув, повернулся к нему. Не спал же всю дорогу, хотел и не мог заснуть. Под утро, когда уже погасло над болотом зарево, глаза слиплись сами.
Панок стоял позади телеги и смотрел на Махорку маленькими глазами. После ночи его было совсем не узнать. Поседел, оброс щетиной, как белая мышь, ввалились глаза, стали узенькими и слезились. Долго смотрели на Махорку, будто спрашивали, куда же деваться, потом начали бегать и уставились на дорогу. Впереди у своей телеги торчал Боганчик и тоже смотрел на дорогу; около Таниной телеги стояли Наста и Янук.
И тут Махорка отчетливо услышал, как за лесом, должно быть на самом шоссе, загудело тихо и густо. Он соскочил с телеги и стал рядом с Панком. Теперь показалось, что гудит не на шоссе за лесом, а впереди на дороге — как раз в Тартаке. Вскоре все замолкло; слышно было только, как звякает удилами Сибиряк, доставая на Боганчиковой телеге из-под мешка сено, и спросонья пищит в кустах у дороги дрозд.
Махорка огляделся: они стояли на широкой укатанной дороге, по которой перед войной леспромхозовские машины возили к Красному на Двиносу бревна. Близко был Тартак. Возле дороги на лесосеке лежали старые, довоенные еще, белые березовые дрова-метровки. Кто-то раскидал сверху штабель, но дрова не забрал. Под ногами на песке были следы от машины. Не такие, как до войны, когда машины ходили с прицепами.
Боганчик отошел от своего воза и направился к ним с кнутом в руках. За Боганчиком тронулись и Наста с Януком. Панок опять заглянул Махорке в глаза. Когда подошла Наста, Панок и ей долго смотрел в глаза.
— Куда же деваться?..— спросил и закашлялся.
Все, как и прежде, стояли и молчали, глядели на дорогу. Боганчик полез в карман: видно, искал закурить. Вынул руку из кармана, что-то высыпал из горсти в рот и начал жевать медленно, нехотя. Опустил руку и вытер ладонь о штаны. Махорка подошел к нему ближе и увидел, что у Боганчика в темном уголке губ скопилась белая, как пена, слюна и прилипло желтое ржаное зернышко. Боганчик жевал рожь. Насыпал горстью из кармана в рот и жевал, как лошадь. Должно быть, всю ночь жгвал... Махорка отвернулся. Увидел, как Сибиряк, осев назад, нагнул голову, стараясь достать с земли сено, свалившееся с Боганчикова воза.