Ей мешает нагибаться коса, сползает на глаза, она ловит ее руками и, засунув под кофту, застегивает верхнюю пуговицу. Теперь мать только наклоняется и выпрямляется, взмахивая лопатой.
В яме стало жарко. Алеша распрямляется, вытирает лоб.
— Не ленись, сын. Я все слышу... Не ленись. Останемся и голые и голодные.
Мать уже стоит в яме по грудь, ноги у нее все в глине, будто она месит ее на кирпич в сбитом из досок корыте — перекладывать печь в хате.
Мать дышит, как больная, но не остановится ни на минуту. Поднимает и поднимает лопату.
— Не плюй на руки. Мозоли натрешь.— Мать разогнулась и посмотрела на него. Она теперь была вся в глине: и нос и щеки. Алеша почувствовал, что у него огнем горят ладони.
«От ручки,— подумал он.— Шершавая, как полено».
Теперь уже грохотало где-то совсем близко, словно у реки. Из кучи песка сверху падали под ноги камешки.
— Не бойся, сын. Дале-еко... Вылезь наверх и отгреби песок. Скажи ты, как в земле слышно! Будто в огороде гремит.
Когда Алеша снова соскочил в яму, он почувствовал, как холодно ногам. Под глиной пошла дресва, коричневая, мелкая, острая, и подошвы кололо еще сильнее.
Алеша уже весь скрылся в яме. Стало совсем тесно. Мать задевала Алешу длинной ручкой.
Затрещало вдруг на ферме. Трещал трактор. Он был новый, даже колеса блестели; как пригнали его с Курьяновщины, так три дня и не могли завести. Когда началась война, его собрались перегнать в сельсовет. А как погонишь, если он не заводится? Сегодня завели — мужики всю ночь с ним возились.
Трещало все ближе и ближе, трактор гнали с фермы на улицу. Он вдруг замедлил ход, потом заглох у их забора.
— Вылезь, сын, погляди, кто-то там во дворе...— сказала мать.— Все равно тесно. Мешаешь только.
Стоя высоко на песке, Алеша увидел, как у матери покраснели икры и на них вздулись синие вены. На руках тоже бугорками набухли вены. Алеша испугался, что вены могут лопнуть и у матери из рук потечет кровь.
Как они тогда перенесут сундук в яму? Вдвоем с отцом не справишься. Сундук тяжелый, не поднять, хотя мать и вынула из него все. Не станешь же звать людей. Мать не хочет, чтобы кто-то видел, где будет закопан сундук.
— Не стой на месте. Прирос. Двор разнесут. Посмотри, может, отец кого привел...
Еще из хлева Алеша увидел троих военных. Они топтались возле колодца, разнося по двору сапогами песок. Сапоги у них были серые от пыли. На плечах у одного была длинная винтовка — блестела на солнце, когда он наклонялся над колодцем. Военные передавали ведро друг другу и пили, смахивая руками с груди воду.
Алеша подошел к палисаднику и прислонился к частоколу. Военные на него даже не посмотрели. Прибежал к колодцу еще один — высокий, в помятой гимнастерке. Напившись, он побежал на улицу, обогнав тех, что пришли к колодцу первыми. Со двора были хорошо видны его широкие запыленные плечи и черная голова, он был без пилотки.
На улице поднялась пыль выше тына и поползла на огород, к реке. За хатой стучало и стучало. Алеше казалось, что от этого стука колышется вся улица — от забора до забора.
Военные шли, заполнив всю улицу от их дома до Панкова хлева. Было видно, как они спускались с гати к мосту.
В деревне вдруг стало тихо: не скрипели ворота, не тарахтели на ферме телеги, не разговаривали во дворе у Панков. Казалось, все замерло, как бывает ночью. Только колыхалась от забора до забора улица и стучало за хатой да над деревней поднималась пыль вровень с тополем, росшим у Па-нков в огороде.
Солдаты шли мимо их ворот: с мокрыми от пота гимнастерками, с зелеными мешками и со скатками серых шинелей за плечами, с винтовками и маленькими лопаточками на боку, с зелеными касками и с зелеными котелками.
Подошла мать, оперлась на ручку лопаты и смотрела на улицу через раскрытые ворота. Мокрая, в песке и глине: как вылезла из ямы, так и пришла.
— Отступают... На Бегомль... — сказала она тихо и скрестила на животе руки.
Солдаты шли и шли, валили валом: показывались из-за Панкова хлева, подходили к их раскрытым настежь широким воротам, поднимались на гору возле фермы, мимо старого кладбища; долго покачивались на выгоне под соснами их головы и скрывались в сосняке, возле картофельных ям. Над дорогой и лесом, как и в деревне, висела пыль.
Когда солдаты проходили дальше, около Панкова хлева становилось пусто, пыль оседала и были видны стоявшие у ворот Панок с Веркой и дети, сидевшие на заборе. Потом снова из-за Панкова хлева появлялась колонна и шла, поднимая пыль и стуча сапогами.