Услышала только, как седой немец, показывая на рожь, сказал коротко:
— Гут, гут.
Догадалась: застрелят. Обмякли ноги, не держат; кажется, вязнут, будто в болоте.
Неужто тут, сразу? И когда седой немец махнул рукой, показывая, чтобы она шла к ворогам, подумала: расстреляют возле забора, будут стрелять сзади, в спину.
Она шла к воротам, еле передвигая ноги — их надо было отрывать от земли. Не помнила, как повернула на улице в свой конец деревни и медленно пошла по стежке. На дворе у Мирона было тихо — немцы молчали... Будут стрелять на улице: идут сейчас сзади. Где-то за спиной брякнула жестянка, стукнулась о камни — ее, видно, бросили наземь.
Наста почувствовала, как что-то дернуло спереди за руку. Споткнулась, наступив на мешок,— не помнила, что несет его в руке.
Подумала, что еще жива, и, остановившись, оглянулась. Позади никого не было.
Детей в хате тоже не было; за столом — он стоял в углу у окна — сидели власовцы и что-то ели. Не найдя детей, она закричала на всю хату. Власовец, что был ближе к окну, показал пальцем в огород. На завалинке сидел Володя, держа Иру на коленях.
Тогда Наста опустилась на кровать — села с краю на голую солому и стала смотреть в окно за реку, на пустой и горячий от солнца выгон. Не слышала, как обращались к ней власовцы: будто оглохла. Один из власовцев подошел к кровати, взял у нее из рук мешок и бросил на лавку, стоявшую у стены под окном. Мешок свалился на пол. Тогда Наста вдруг вспомнила, что лежало под лавкой, и вскочила.
Власовцы сейчас почему-то смеялись, встав из-за стола, расхаживали по хате.
— Что это у тебя, мать?
Наста увидела, как власовец, тот, что показал пальцем в окно на детей, совал теперь руку под лавку, где лежал мешок.
— Ме-ешок... — сказала она тихо, не узнавая своего голосу.
— А за мешком, мать, что у тебя? — Власовец присел и снова показывал пальцем под лавку. Говорил только он, другие смотрели и молчали.
Ее бросило в жар. Она не могла шевельнуть языком. Подумала, что снова из-за нее сожгут и хату и всю деревню. За жестянку не стали, а теперь не пощадят...
— Что это, мать? Мыло? — Власовец присел еще ниже и так, снизу, смотрел теперь на Насту.
Тогда она сказала:
— Мыло, ребятки, мыло...
Власовцы захохотали все разом, а тот, что показывал под лавку, встал, подошел к ней и похлопал по плечу.
Она никак не могла догадаться, отчего они хохочут. Водила только языком по сухим, потрескавшимся губам.
Под лавкой лежал тол. Как сложили его лунинцы, когда принесли в хату парашют, так тол и лежал. Забыли. Она хотела его спрятать, закопать в огороде, но тоже забыла. И теперь он лежал, сложенный ровной грудой,— один кусок прилип к полу чуть не возле самого стола, около ножки. Желтый и гладкий, как выскобленный, он был похож на кусок свежего мыла, которое покупали до войны в сельмаге.
Она услышала, как открылась дверь — скрипела долго: ее открывали медленно, широко, будто кто с возом въезжал в хату. Власовцы, оставив ее, похватали винтовки, стоявшие у сундука, и вытянулись посреди хаты.
Порог переступил еще один власовец — ниже всех ростом, в пилотке. Дверь он не закрыл и, войдя в хату, махнул чем-то белым — показал на порог. Власовцы, держа винтовки, выскочили за дверь.
Власовец в пилотке остался в хате один, и тут Наста увидела в его руке белые перчатки, тонкие, шерстяные, он держал их, сжав в кулаке. На Насту он не поднял глаз; прошелся по хате, снял с плеча винтовку и сел на лавку у окна, поджав ноги,— сапоги доставали как раз до мешка. Под лавкой стукнуло — Наста догадалась, что он сдвинул тол.
Оглядел хату: стену, где висели неисправные старые ходики, кровать, печь и у порога полку с посудой. Долго смотрел туда.
— Все вы бандиты... — заговорил он медленно, как пьяный, едва ворочая языком.— Вас всех надо перестрелять. Солома еще на полу... Чугун, полный мяса... Партизаны недавно жрали.— Он посмотрел на пол у сундука, положил на колени винтовку и теперь смотрел на нее.
Наста хотела сказать, что возле сундука она укладывала на ночь детей, когда немцы начали стрелять по деревне, пол в хате не подметала; но не могла ничего сказать. Поглядела на власовца — он был чисто выбритый и злой. В чугуне на припечке стояло мясо, которое она сварила лунинцам, а те на рассвете поднялись вдруг и ушли не поевши. Власовцы достали чугун из печи и за столом ели мясо — на скатерти еще лежали желтые кости.
— Да что с вами чикаться? — Власовец весь передернулся, сунул ноги дальше под лавку. Под лавкой снова тихо стукнуло. Власовец нагнулся и посмотрел туда.
Она сидела как неживая.