Над Боганчиковой телегой пролетела дикая утка — медленно, еле несла тяжелый зоб, выставив вперед клюв и взмахивая крыльями. Казалось, вот-вот упадет и ударится о землю.
В тальнике кричал коростель. Где-то снова глухо каркали вороны, как осенью за гумнами.
Солнце вдруг побелело; на него легли, вытянувшись, черные облака. Изо рта шел пар и висел над телегой. Высоко поднялся туман и рыжими полосами прикрыл лес.
Алешину телегу догнал Буланчик; вытянув шею и звякая удилами, доставал из-под мешка горошек. Из-под черной гривы смотрели большие блестящие глаза. Рядом с телегой шла Наста. Щеки у Насты были красные, разгорелись, как возле печи; она вытирала краем белого платка лоб; наверно, упарилась, погоняя Буланчика.
Алеше показалось, что на возу потеплело. Запахло сухим сеном. Захотелось картофельных блинов, что каждое утро пекла мать, вставая как раз в это время.
Дорога сузилась, вошла в густой сосновый лес. Он, похоже, тянулся за Пунище, где-то там начинался Палик. От Дальвы до Палика далеко. Из Дальвы туда редко ходили.
В колеях пересыпался песок, сухой, желтый и глубокий; в нем скрывались колеса, и конь шел с трудом. Ехали медленно.
Мужики соскочили с возов и шли рядом с Боганчиковой телегой. Впереди шагал Махорка. Спрыгнул и Янук. Не было слышно Насты — опять отстала.
За рекой вдруг загудело, тяжело, с надрывом, будто в гору шли леспромхозовские машины с гружеными прицепами.
Алеша почувствовал, как у него застучали зубы и задрожало все внутри. Так у него тряслось внутри, когда сгоняли вчера всех к Махор- киному двору. Алеше показалось, что он увидел над соснами пыль, белую, редкую, еле заметную. Он хотел соскочить с мешков и подбежать к мужикам. Но пыли над сосняком больше не было, и Алеша подумал, что это ему в самом деле показалось.
Поднявшееся солнце било в глаза, и от него все было желтое: и мешки на телегах, и песок у коня под ногами, и мох на земле в сосняке. Где-то над самой головой застучал дятел в сухостоину — сильно, будто стрелял. Над дорогой запорхали синицы.
Потом снова за сосняком загудели машины. Алеша увидел, как остановились мужики, потом пошли кучкой — быстро, будто куда-то спешили.
Подводы спускались с горы, и конь ступал легче, не напрягаясь.
Над сосняком опять закурилась белая пыль. Где-то там забряцало, будто задвижкой в сенях.
Замолчал дятел — улетел.
— Мужики!.. Немцы!..— закричала вдруг Наста во весь голос. Она была на самой горе.
Алеше показалось, что это закричала во дворе мать.
12
Сначала Алеша увидел коротенький автомат, наставленный ему прямо в грудь близко, рукой подать. Черная краска на автомате была стерта, и железо блестело как раз там, где его обхватила большая, красная, с толстыми пальцами рука. Автомат повернулся дулом в сторону и ткнул Алешу в ребра.
Немец был высокий, весь в сером, как паук. И на голове у него лежала широкая серая пилотка, сдвинутая на самый лоб. Он снова толкнул Алешу сильно, будто хотел проткнуть. Надо было идти вперед.
Алеша увидел, что все мужики, даже Янук Твоюмать, стоят впереди на дороге недалеко от Боганчикова жеребца, подняв вверх руки, и смотрят на подводы. По обе стороны от них стояли немцы с автоматами в руках.
Алеша хотел оглянуться, чтобы посмотреть, где Наста, но сзади закричал немец: «Вэр! Вэр!» — и Алеша увидел только его блестящие сапоги.
К длинной Панковой телеге подскочили два немца, толстые, в пилотках, и начали тыкать автоматами в мешки. С телеги на дорогу посыпалось зерно. Немцы стали ощупывать мешки руками, каждый мешок отдельно, и показывать что-то друг другу пальцами.
Немцы были и у Таниной телеги. Стояли, нагнувшись над мешками. Здесь же была и Наста, прибежала, бросив Буланчика.
Немцы были и на горе, обступили Буланчика.
Больше Алеша не видел ни Насты, ни Тани. Его подогнали к мужикам и поставили возле Янука. Янук стоял, высоко, выше всех подняв руки, рукава у него задрались, были видны белые локти. Янук стоял без кепки: где-то, видно, потерял или оставил на возу; мокрые седые волосы на голове висели клочьями и прилипали к ушам. Полотняная рубашка вылезла из-под пояса и доставала до колен. Янук смотрел на Алешу какими-то грустными глазами. Мужики стояли тихо — никто не шевелился. Алеша увидел, как побелел Панок; у него поминутно вздрагивали плечи — ему трудно было стоять с поднятыми руками: давил кашель.
Немец, который пригнал Алешу, крикнул тем, что стояли возле мужиков, громко и скрипуче: «Вэр! Вэр!»— те кинулись к Боганчику и Махорке, стали шарить ладонями по груди, по животу и штанам. Ощупали всего Панка, потом Янука, хватаясь руками за подол его длинной полотняной рубашки. Алешу не тронули.