— Поедете впереди... До самого Красного... Быстро!..— Молодой немец показал рукой в сторону Тартака.— И если что...— Немец чиркнул рукой возле носа, словно что сковырнул.
Подъехала машина, и немцы в черных мундирах, согнувшись, полезли в нее.
Машина выехала на середину дороги и повернула назад на шоссе тихо, словно остерегаясь чего-то.
У Алеши закружилась голова, и он стал куда-то проваливаться, как в яму. Успел подумать: «Наверное, наступил на масленок, поскользнулся». Ухватился обеими руками за Махорку, за рубашку, выбившуюся из-под ремня.
— Еска!.. Еска!.. Твою мать!..— закричал где-то позади Янук.
13
Махорка под мышки поднял Алешу с земли и почувствовал, что руки стали мокрыми, а пальцы слипаются. Взглянул на руки — они были красными. У Алеши из носу пошла кровь.
Немцы, гнавшие их сюда, теперь повернули мужиков обратно, приказав и Махорке идти вместе со всеми.
«Подведут к подводам, потом погонят впереди себя...»— подумал Махорка, и его вдруг стало трясти всего не отпуская.
Когда Махорка взял Алешу за руку, ему показалось, что они в Рязанке за Дальвой...
...Было это в нынешнем году в конце зимы, в большую оттепель, когда они вот так же с Алешей и с Боганчиком ездили в Рогозино.
Оттепель стояла две недели подряд — ждали раннюю весну. Надолго скрылось солнце, тучи надвинулись на деревню; тяжелые, черные, как летом, они легли на самые крыши. Сыпался дождь, косой, острый, с ветром, шел круглыми сутками. Под вечер моросил, как сквозь сито, и тогда все застилал туман. Густой, сырой и холодный, он ложился на землю, скрывая с глаз и хаты, и деревья, и дорогу, съедал снег. Всюду было серо.
На дороге ноги глубоко проваливались в мокрый снег: вода стояла в выбитых конскими копытами ямках, в колеях от полозьев; журчала на поле в бороздах, резала на куски на стежках лед, размывая его до черной земли, и гнала позади саней пену и грязь.
В ольшанике под Рогозином сугробы осели, сделались серыми, почернело поле пятнами. На сырой, мокрой пашне каркали вороны.
В тот день вдруг снова подморозило. Вечером, когда они уже выехали из Рогозина, поднялся с Корчеваток ветер. Посыпалась белая крупа, мелкая, мягкая, занося выбоины на дороге. Запахло снегом — свежей и чистой влагой.
С поля еще гнало по дороге воду; слышно было, как она булькает в логу и хлюпает под ногами у коня. Из-под копыт коня Махорке в глаза летели холодные брызги и куски мокрого и твердого, как сухой горох, льда. Темнело. Когда конь выбивался на твердый грунт, под ногами у него шуршал, как дресва, снег, подсыхал на морозе; трещал тонкий ледок на лужах. Ветер обжигал щеки. Ноги в старых, подшитых войлоком валенках с порванными задниками намокли по колена — другого нечего было обуть; зябли пальцы и пятки, и когда Махорка ступал, чувствовалось, как скользко ногам в валенках. В руках он держал мокрые, на морозе ставшие лубяными вожжи, и они резали голые пальцы: рукавицы Махорка потерял еще в Рогозине, наверно забыл у Янечика под поветью возле пуни, когда нагружали воз.
Розвальни осели, солома шуршит по снегу, свисая с воза. Коню тяжело, не под силу, не надо было накладывать такой воз — вровень со стрехой. Солома ржаная, слежалась в пуне у Янечика. От хорошей ржи солома — скользила в руках и блестела.
Старый Янечик вышел из хаты, просил, чтобы не брали много, но Сухов прикрикнул на него, и Янечик отошел от крыльца, стоял и глядел, как увязывали воз.
Сухов — из «Борьбы». Когда-то, как только появились партизаны, Сухов с напарником (Махорка уже забыл, как напарника звали, тот исчез куда-то, и Сухов о нем не вспоминал) стояли в Дальве у Боганчика. И дневали и ночевали. Видно, наблюдали за чем-то. Потом, когда «Борьба» расположилась в лесу за Лесниками, Сухова в деревне уже не стало, он приезжал только брать подводы. Сухов был невысокий, чернявый, в черном, подпоясанном ремнем кожухе — на ремне сбоку кобура с пистолетом,— в черных валенках и черной большой кубанке с красными потемневшими полосами крест-накрест. За плечом он носил длинную винтовку СВТ. Она у него была еще тогда, когда он появился в Дальве и стоял у Боганчика.
Сухова в Дальве звали просто Володькой. Остался он в партизанах вместе с отступающей группой, не прорвались к своим. Появился же в деревне, когда немцы только что заняли Красное. Был он в гражданской одежде и вроде бы без оружия. Но под пиджаком на нем была защитная гимнастерка, а из карманов выпирали зеленые рукоятки гранат. В Дальве Сухова все считали своим.
Сухов тогда остался в Рогозине, сказал — догонит их в Дальве.