По загуменью ведут лошадей — люди собираются копать картошку.
Из лесу длинным обозом едут партизаны — растянулись от опушки до самых аистиных гнезд.
Сползает в борозду конь, плуг лезет наружу — не помогает и то, что поднимаешь его за ручки. Жарко становится плечам, липнет к лопаткам рубашка.
Надо было бы позвать Верку водить коня, но она не управилась еще возле печи, потом побежит к Махорке занять мешков: придут из деревни женщины помогать. Хотя все равно надо будет ссыпать картошку в кучу и накрывать на ночь ботвой. Можно будет соломы принести, если начнет подмораживать.
Пахнет из трубы горелым сосновым помелом — Верка вытопила печь и сажает хлеб. Большие, белые и тяжелые буханки, помеченные по краям пальцами, она сбрасывает с широкой, посыпанной мукой лопаты на выметенный помелом под.
Женщин надо будет сажать в обед за стол; хлеб к тому времени испечется и, облитый сверху холодной водой, остынет в сенях на кадке.
Женщины пришли по загуменью: пролезли в забор, согнувшись и отодвинув внизу, у самой земли, жердь. Наста впереди, остальные за ней. Сбросили с плеч платки и кофты — заранее знают, что разогреются. Стали занимать грядки, бросая в борозды белые плетеные корзины. Наста принесла из дому мешки: бросает их на грядки один за другим, мтобы потом далеко не носить полные корзины, достанется и так: борозды длинные, от фермы до самой улицы,— постой, согнувшись весь день, погреби землю, как курица.
Верка вышла с двумя корзинами на руке, увидела, наверное, в окно женщин. Заговорила издали с Настой и поставила корзины в борозду от улицы — будет гнать грядку оттуда, зачем идти столько попусту. Панок увидел, что и она принесла в корзине новые мешки, достала из сундука. Может, теперь, когда Наста пришла со своими, они обойдутся, не надо будет идти к Махорке?
Верка бросила мешки на межу у самого окопа. Обмежек от улицы был весь вскопан, его изрыли партизаны из «Железняка», когда стояли двое суток в деревне, а в Сушкове были немцы. В деревню тогда немцы не пришли, не пустили партизаны.
Межа издали вся черная, изрытая, на будущий год на ней уже не накосишь травы. Огород их как раз на горе, против моста, с него далеко видно, и партизаны соорудили в огороде дзот. На самой скороспелке у межи (скороспелка еще не была выбрана) вырыли глубокую яму, натаскали тесаных Боганчиковых бревен (Боганчик готовил бревна на амбар) и построили дзот в два наката. Торчит в огороде как бугор, желтый сверху от песка; песок высох, осыпался, и издалека видны бревна. Партизаны наносили в дзот соломы; солома отсырела, и пахнет плесенью, как весной из ямы, где лежала картошка.
Около дзота Панок еще не распахивал грядки: скороспелка тут выкопана от улицы до половины огорода. От фермы можно будет потом «раскинуть хвосты», выбрать мешков шесть на семена, а остальное соберется за плугом, когда огород будет перепахиваться, и пойдет в маленькую загородку свиньям, в яму ее не повезут. Если будет так же сухо, как теперь, огород можно пробороновать; правда, картошки после бороны свиньи не наедятся, мешок-другой всего будет, зато борона соберет ботву и пырей. Сжечь пырей можно потом, когда высохнет.
От фермы с горы конь идет ровно, его не надо подгонять вожжами. Когда идешь за плугом от фермы — борозда ровная, как шнур, и чистая: ступаешь, как по глиняному току, и чувствуешь, что земля холодная и сырая, надо было хоть что-нибудь обуть на ноги.
Переговариваются между собой женщины, трясут корзины, взяв за ручки, чтобы не нести лишний песок в мешки. Прямо на глазах сохнет перекопанная руками пашня.
Женщины гомонят и гомонят, таская полные корзины к мешкам. Высокие мешки стоят у забора, насыпанные до самого верха; они не завязаны, и из них далеко видна картошка, крупная, с кулак. Мешки женщины не завязывают, их завяжет сам Панок, когда перепряжет коня в телегу. Завязывать мешки должны мужские руки; каждый мешок, взяв за углы, приходится трясти, чтобы картошка улеглась в мешке и его можно было бы завязать. Мешки будто набиты камнями, расползаются по швам: картошка выросла крупная, бугристая.
Где-то на болоте за рекой густо зарокотало, словно кто погнал по гати в Курьяновщину телегу на железном ходу.
Панок поднял голову и прислушался — гудело. Взглянул на женщин: в борозде стояла Верка с картошкой в руках и смотрела на него; он хотел крикнуть, чего это она стала и стоит. Взмахивали руками, согнувшись в бороздах, женщины, работали, ничего не слыша и разговаривая. Подумал: может, ему показалось: но снова услышал, как рокочет за хатой, и вскочил на ноги. Выпрямившись, подняли головы и женщины. За хатой, над самым выгоном за рекой, летел самолет. Большой, черный, в два крыла, похожих на две доски, он летел прямо на огород. Когда самолет был уже над самой рекой, качая угловатым крылом, Панок увидел еще два самолета, а за ними еще три. Самолеты летели над сосняком, за Боганчиковым хлевом,— выше, чем первый.