Положение расположенного на биваках, вдали от основных сил Наполеона, отряда Мюрата было достаточно тяжелым. Тирион в своих воспоминаниях назвал это место «голодный лагеры»[126]. О недостатке продовольствия и сложности фуражировок можно встретить свидетельства во многих мемуарах тех, кто находился в лагере у реки Чернишни.
А. Адам. Мародеры в окрестностях Москвы, сентябрь 1812 г.
Наиболее яркие картины о положении войск Мюрата оставил в своих воспоминаниях Роос. Он писал: «Рожь, ячмень, гречиху, добытую нами, варили, по большей части, без обработки, до тех пор пока зерна разбухали, лопались и становились мягкими, так что можно было снимать с них шелуху; в зависимости от густоты заварки получалась каша или похлебка. Другую часть ржи мололи каменными или ручными мельницами для приготовления хлеба. Это была тяжелая работа для худых и слабых рук; менялись за ней часто, вместо муки получались лишь мятые зерна, какая-то каша, из которой с таким же трудом приготовляли плотный, тяжелый хлеб… Соли не хватало часто, но в особенности теперь. Поэтому иногда вместо нее употреблялся порох. При варке порох разлагался на свои составные части, так что уголь и сера всплывали черными пятнами и их снимали, селитра же растворялась в похлебке. Посол селитрой бывает острым, едким, неприятным; от него развивается жажда и понос; вот почему пришлось приучаться обходиться совсем без соли. Масла никогда не было; вместо него пускали в ход сало, иногда даже сальные свечи»[127]. Вместе с тем, питание вюртембергцев и их соседей пруссаков было лучше, чем в других полках. «Когда, — сообщает Роос, — съеден был весь окрестный убойный скот, счастливая случайность представила нам остатки того рогатого скота и овец, которых мы собрали за Неманом. Само собой разумеется, эти медлительные животные, совершившие жарким летом столь длительное путешествие, да еще по странам, где позади нас не осталось никакого пастбища, далеко не представляли собой откормленных на убой быков; это были коровы и овцы, истощенные, словно драные кошки; и все же они пришлись нам очень по вкусу. У нас каждый день резали скотину, тогда как поляки и французы частенько поедали мясо наших дохлых лошадей, валявшихся по лагерю. Даже прислуга короля в конце концов кормилась исключительно кониной. Навар от овечьего и коровьего мяса мы пили, как чай или кофе»[128].
О положении в лагере у Тетеринки Роос писал: «У нас не было ни шалашей, ни бараков, ни палаток. Несмотря на уже октябрьские ночи все лежали под открытым небом, в конце концов даже на голой земле, ибо соломы не было»[129]. В лучшем положении были польские части 5-го пехотного корпуса. Находившийся при штабе графа Ш. Лефевра-Денуэтта, командовавшего легкой кавалерийской дивизией 5-го корпуса, капитан К.И.
Колачковский свидетельствовал: «Жили мы в бараках, опущенных фута на два в землю. Крыша из хвороста и дранки обеспечивала нас от дождя. Такой барак был довольно теплым, мы раскладывали в нем огонь, причем дым выходил через отверстие»[130].
Х.В. Фабер дю Фор. Французский карабинер и кирасир. Рисунок с натуры 6 августа 1812 г.
Кроме того, он указывал, что Лефевр-Денуэтт радушно принимал у себя офицеров штаба, поэтому они не имели нужды в пище. Вместе с тем, начальник штаба 16-й пехотной дивизии 5-го корпуса Я. Вейссенгоф свидетельствовал: «Сам князь Иосиф (Понятовский — В.Б.) так бедствовал, что офицеры его штаба искали лучшего стола, где только могли»[131]. Следовательно, при общей для всех войск авангарда неустроенности быта и сложности продовольствования, отдельные части и лица имели возможность жить в лагере с большим комфортом и, в сравнении с другими, лучше питаться.
Не меньшей проблемой было отсутствие в авангарде Мюрата достаточного числа войск. На первом этапе войны полки резервной кавалерии понесли большие боевые и небоевые потери, отчего их состав значительно сократился. Роос, старший врач 3-го вюртембергского конно-егерского полка «Герцог Луис» 2-й легкой кавалерийской дивизии корпуса Себастьяни, свидетельствовал, что в его полку 16 октября было всего 40 человек (34 строевых — 3 штаб-, 6 обер-офицеров, 25 нижних чинов и 6 нестроевых — старший врач, младший врач, лазаретный служитель, 2 полковых кузнеца и денщик)[132]. В 1-ом сводном уланском прусском полку той же дивизии в строю находилось 54 человека. В каждом из двух карабинерных полков состояло около 200 человек. Из-за малого количества входивших в кавалерийские дивизии частей, их численность сократилась до размера полков. Так, в 1-й легкой кавалерийской дивизии корпуса Сен-Жермена находилось примерно 400 кавалеристов, в 3-й легкой и 6-й тяжелой дивизиях корпуса Лагуссе — всего 700. Из четырех резервных кавалерийских корпусов наибольшее количество людей состояло во 2-м корпусе Себастьяни — примерно 2500, а вся резервная кавалерия в своем составе имела около 6500 человек[133]. При этом, как отмечал Колачковский, «французская кавалерия и в особенности кирасиры и карабинеры представляли жалкое зрелище. Их огромные кони облезли, похудели и ослабели, и едва могли возить своих всадников с их тяжелым снаряжением, двигаясь только легкой рысцой». Остальные части авангарда, особенно пехотные, были более многочисленны. Так, в Вислинском легионе было около 3000 человек, во 2-й пехотной дивизии — 2500, в 5-м армейском корпусе — 5500 человек пехоты и 1500 — кавалерии. Следовательно, в авангарде Мюрата было лишь около 19 тысяч человек, и, как заметил Колачковский, занятый «фронт был слишком длинен для наших слабых сил и положение наше на этой позиции было не безопасно». При авангарде находилось 187 орудий, которые, по словам Колачковского, «более отягощали нас на походе, чем помогали нам»[134].