Таким образом, свидетельства близких к Кутузову офицеров и его переписка позволяют сделать заключение, что главнокомандующий был вполне удовлетворен сложившимся положением, когда против неприятеля с успехом действовали не главные силы армии, а отдельные отряды и небольшие партии. Поэтому, ожидая пробуждения «усыпленного в Кремле льва», он не стремился самостоятельно возобновлять «большую войну», чтобы его разбудить.
О. Верне. Нападение казаков на французский транспорт в 1812 г.
Подготовка к сражению
Занятая Кутузовым выжидательная позиция, оправдавшая себя в ходе последующих действий и поддержанная позже современниками, не находила полного понимания в армии. Сведения об этом можно встретить в дневнике поручика лейб-гвардии Семеновского полка А.В. Чичерина. 15 октября он записал: «Теперь, когда мы столь долго стоим на месте и у всех было время наговориться, каких только предположений не вызывала неподвижность событий, каким только неразумным суждениям не подавало повода наше бездействие! Я столько наслушался разных мнений, смутных слухов, что не знаю уж, кому и чему верить»[153]. 19 октября, уже после Тарутинского сражения, Чичерин, возвращаясь к этой теме, отмечает: «Как все, я жаловался на наше бездействие. Как все, я не мог удержаться от сравнения отличного состояния нашей армии с тем, что мы узнавали о французской от перебежчиков и пленных; я терялся в предположениях и не мог понять, почему мы словно робеем неприятеля»[154]. В своих воспоминаниях подпоручик 7-й артиллерийской бригады Н.Е. Митаревский указывал, что, несмотря на удобство лагерной жизни, в войсках «начали скучать и говорить: „Что ж это мы стоим здесь на одном месте, а французы прохлаждаются в Москве? Пора бы их побеспокоить!“ Особенно Мюрат со своим авангардом был как бельмо в глазу. За несколько дней до движения против него говорили: „Не только Мюрата можно разбить, но и всех французов, что с ним, забрать живьем. Видно, наш старик фельдмаршал задремал“. На это возражали: „Фельдмаршал не дремлет, а не хочет будить французов и выжидает, пока сами проснутся. Мы поправляемся, а французы слабеют“. Хотя это была и правда, но она не совсем успокаивала умы»[155]. Стоявший при авангарде прапорщик квартирмейстерской части Н.Н. Муравьев (родной брат А.Н. Муравьева) вспоминал: «Между тем Кутузов мало показывался, много спал и ничем не занимался. Никто не знал причины нашего бездействия; носились слухи о мире, и в армии был всеобщий ропот против главнокомандующего»[156].
Точка зрения главнокомандующего на ведение войны не имела единодушной поддержки и среди генералитета. Наиболее последовательным противником Кутузова в это время был исполнявший должность начальника его Главного штаба Беннигсен. Он считал необходимым вести против неприятеля активные боевые действия, к чему призывал и накануне сдачи Москвы и в период движения к Тарутинской позиции. Отмечая в своих записках улучшение положения русской армии и плохое состояние неприятельской, Беннигсен делал вывод: «при этих выгодных обстоятельствах было необходимо пользоваться каждым случаем, чтобы напасть на противника, с более превосходными силами, одушевленными желанием вступить в бой, и нанести решительный удар врагу, который уже был ослаблен, изголодался, впал в уныние от понесенных им огромных потерь и не имел ни кавалерии, ни артиллерийских лошадей»[157].