Царь выставил грудь вперед и выпрямился на своих неуклюжих ногах. Его подданные поступили так же. Они были весьма польщены речью этого странного Тармангани, который называет себя Мангани и говорит на обезьяньем языке.
— Да, — сказал один из самцов, — мы, жители холмов, могучие бойцы! Тантор боится нас. Нума боится нас. Шита боится нас. Гомангани, живущие на холмах, дрожат, когда мы проходим, и рады, если мы их не трогаем. Я готов идти с тобой в деревню Гомангани один. Я — старший сын Царя. Я один убью всех Гомангани, живущих на равнине.
И он выпятил свою волосатую грудь колесом и стал горделиво поглядывать по сторонам.
— Я — Губ, — закричал другой. — У меня длинные клыки. У меня острые клыки. У меня крепкие клыки. Они впивались в мягкое мясо не одного Гомангани. Я один убил сестру Шиты. Губ пойдет с тобой на равнины и убьет так много Гомангани, чтобы некому было считать мертвецов.
И он, приосанившись, с гордостью посмотрел на самок и на молодежь.
Корак вопросительно взглянул на царя.
— Твои бойцы очень храбры, — сказал он, — но царь храбрее всех!
Косматый царь отвечал громовым ревом, который раскатами разнесся по лесу. Маленькие павианята попрятались за волосатые спины самок. Возбужденные воины запрыгали на ветвях, присоединяя свои голоса к голосу монарха. Лес задрожал от их воинственного рева.
Корак подошел к царю вплотную и прокричал ему в ухо: «Идем!». И они двинулись через лес и горы к равнине, где находилась деревня Ковуду, ненавистного Гомангани. Это был фантастический поход небывалого войска, разъяренного ненавистью и жаждой крови.
Они достигли деревни на второй день. Было уже после полудня. Экваториальное солнце невыносимо палило, и в деревне царило безмолвие. Страшное войско медленно и бесшумно подвигалось вперед. Можно было уловить только приближающийся шелест листвы, как бы от дуновения нарастающего ветерка.
Корак и оба царя шли впереди всех. Около самой деревни они остановились, чтобы подождать остальных. Теперь царила полная тишина. Корак бесшумно вскарабкался на дерево, которое склонялось над изгородью. Он огляделся вокруг. Наконец-то настало время действовать. Павианы обступили деревню. Он всю дорогу старался им втолковать, что они не должны трогать белую самку, находящуюся в деревне. Всех же остальных Гомангани он отдавал им на растерзание. И, подняв голову к небу, он издал протяжный вой. Это был сигнал.
Три тысячи косматых чудовищ с диким ревом ворвались в деревню Гомангани. Перепуганные воины выскакивали из хижин. Матери с детьми на руках кинулись к воротам. Ковуду собрал своих воинов вокруг себя и бросился с ними на нежданных врагов. Копья тучей полетели в ревущее стадо зверей.
Корак руководил нападением. Негры были поражены ужасом, увидев белого юношу во главе тысяч бешеных павианов. Им не пришлось долго сопротивляться. У них не хватало времени доставать из колчанов стрелы. Со всех сторон деревню окружали павианы; они терзали несчастных негров клыками и когтями, и самым диким, самым кровожадным, самым свирепым из них был Корак, Убийца.
Черные воины в паническом ужасе бросились к лесу; у ворот деревни Корак остановился; предоставив своим союзникам преследовать бегущих, он направился к хижине, где была заключена Мериэм. Хижина оказалась пустой. Корак с отчаянием бросился по деревне, обошел одну за другой все хижины — Мериэм нигде не было. Где же она? Он был уверен, что бегущие негры не увели ее при бегстве с собой, — в этом случае он увидел бы ее.
Одно только предположение оставалось вероятным: они убили и съели ее. Волна кровавой ярости ударила ему в голову. До него доносился вой павианов и крики обреченных жертв; он бросился с диким рычаньем туда. Когда он пришел на поле битвы, павианы уже начинали уставать; черные, сбившись в кучу, с отчаянием отражали натиск немногих обезьян, которые все еще продолжали кидаться на них.
Корак с дерева прыгнул в самую гущу воинов Ковуду. Бешенство ослепляло его. Как раненая львица, он бросался то туда, то сюда, нанося своим кулаком сокрушительные удары.
Снова и снова впивались его зубы в тела врагов. Он налетал на одного и, увертываясь от ответного удара, сшибал с ног второго. Его союзником был тот суеверный ужас, который при одном его виде возникал в сердцах чернокожих: не человеком считали они этого белого воина, рычащего, как дикий зверь, этого повелителя свирепых павианов. Он был духом лесов — страшным богом зла, который пришел покарать их за неповиновение. И лишь немногие негры решались сопротивляться и поднимать руку на божество.