— На время? — вскричал Морисон, — не хотите же вы этим сказать, что собираетесь снова вернуться к ним? Ну, знаете, мы уже договорились… до нелепости! Нет, вы просто мистифицируете меня, мисс Мериэм! Вы когда-нибудь хорошо обошлись с этими павианами, они вас узнали теперь и не тронули; но чтобы вы когда-нибудь среди них жили… нет, нет, это слишком нелепо!
— Тем не менее, это так! — настаивала девушка. Она видела, что при одной мысли об этом он испытывает неподдельный ужас, сквозящий во всем его тоне и обращении, и забавлялась его растерянностью. — Да, я жила среди больших обезьян и ходила почти нагая… Я спала на деревьях, в листве. С Кораком и Акутом я охотилась за антилопами и кабанами и ела сырое мясо. Я любила с высокой ветви делать гримасы Нуме-льву и швырять в него ветками; он так рычал от злобы, что вся земля кругом дрожала. Корак устроил мне шалаш на ветвях огромного дерева и приносил мне плоды и мясо… Он защищал и кормил меня; он был очень добр ко мне… До тех пор, как я попала к Бване и Моей Дорогой, никто, никто не был так добр ко мне…
Голос ее задрожал. Она совершенно забыла, что собиралась подразнить мистера Морисона. Она вспомнила о Кораке… Она так давно не вспоминала о нем…
Некоторое время они ехали молча, погруженные в собственные мысли.
Перед девушкой вставал образ прекрасного юноши, с леопардовой шкурой на плече. Вот он возвращается с охоты, прыгая по ветвям деревьев с еще теплой добычей за плечом; за ним виднеется грузная фигура огромной человекообразной обезьяны; Мериэм смеется и радостно прыгает на гибких ветвях, приветствуя их возвращение. О, как сладко вспоминать это! А вот перед ней встает и другая картина — длинные, темные ночи — жуткие ночи джунглей… Так холодно, сыро и неуютно во время дождей. Словно из какого-то адского подземелья доносится снизу рычание невидимых хищников; там пантеры, львы, опасные гады, змеи… Ужасные ночи… Но они с лихвой искупались ясными, солнечными днями, дикой свободой джунглей и, больше всего, — дружбой Корака.
Морисон думал о другом, мысли прыгали и путались у него в голове. Чем глубже он разбирался в своих чувствах, тем очевиднее становилось для него, что он действительно влюбился в эту девушку, о которой ничего не знал до этой поры, и даже был готов подарить ей свое благородное имя. Он не может жениться на ней, как не может жениться на какой-нибудь павианихе. Для нее будет достаточно его любви, имя же свое он предоставит другой женщине — из своего круга.
Девушка, которая, по ее же словам, жила полуголая среди обезьян, не может иметь очень точных представлений о добродетели. Если он сделает ее своей любовницей, и это будет для нее слишком много. Чем больше мистер Морисон Бэйнс думал об этом, тем более он убеждался, что это самый благородный поступок. Как счастлива будет она там, среди лондонской роскоши. Она вдоволь будет пользоваться его любовью и его текущим счетом в банке. Но был один щекотливый пункт, который он хотел выяснить, прежде чем приступить к выполнению своей блестящей программы.
— Кто же были такие Корак и Акут? — спросил он.
— Акут был Мангани, — ответила Мериэм, — а Корак — Тармангани.
— А позвольте узнать, что это значит: Мангани и Тармангани?
Девушка рассмеялась.
— Вот вы — Тармангани, — объяснила она, — а Манга-ни — это… те, кто покрыты шерстью. Вы их зовете обезьянами.
— Значит, Корак был белый человек?
— Да.
— И он был вашим… ж… вашим… эээ…? Он запнулся и покраснел. Девушка смотрела на него такими светлыми, невинными глазами, что ему стало вдруг стыдно.
— Моим чем? — спросила она простодушно, не догадываясь, на что намекает мистер Морисон.
— Вашим… эээ… братом? — пробормотал тот.
— Нет, Корак не был моим братом, — ответила она.
— Вашим супругом, в таком случае? Мериэм звонко расхохоталась; она была очень далека от мысли, что подобный вопрос оскорбителен.
— Супругом! — вскричала она. — Как по вашему, сколько мне лет? Я слишком молода, чтобы быть замужем. Я никогда и не думала о таких вещах. — Корак был… — на этот раз она замялась, так как никогда раньше не пробовала разобраться, кем ей приходился Корак. — Ну, да, Корак был… ну, просто Корак! — и она снова залилась веселым смехом — над удивительной ясностью своего определения…
Он смотрел на нее и слушал ее; она говорила, казалось, так искренне, но Морисон все-таки никак не мог проникнуть в тайны ее девичьей души. В то же время ему хотелось, чтобы его предположения относительно неустойчивости ее добродетели оказались правдой, иначе ему придется оставить свои планы. Почтенный мистер Морисон Бэйнс до известной степени не был лишен чувства совестливости.