Тарзан охотился для всех. Мясо приходилось есть сырым. И те, кто раньше и представить себе не мог такой трапезы без содрогания, приучились к этому меню.
Тарзан брал на себя большую долю трудностей. Он шел впереди, выбирая дорогу и тщательно избегая даже приближаться к тем местам, где могли располагаться вражеские гарнизоны.
Ночью все спали вповалку, грея друг друга теплом своих тел. Лишь один человек оставался на часах, охраняя спящих, главным образом от нападения хищников. У людей иногда слабели и отказывались подчиняться мускулы, но дух никогда не сдавал.
Маленькая обезьянка Кета, решившая не расставаться с новым другом — тармангани, шла вместе с людьми. Она бранилась и жаловалась.
Когда Тарзан отлучился из партизанского отряда освобождать Дугласа и Дэвиса, он привязал ее к дереву и не взял с собой. Обезьянка была вне себя от обиды и ярости. Она покусала трех голландцев, хотевших приласкать ее. С тех пор она сторонилась людей и общалась исключительно с Тарзаном. Только для сержанта Розетти почему-то делалось исключение. Кета сама подружилась с ним, и когда отряд, измученный дневным переходом, укладывался спать, Кета отыскала среди всех своего друга и взбиралась ему на спину, устраиваясь на ночлег.
— Вероятно, она чует в Шримпе родственную душу,— острил Бубнович, уязвленный тем, что обезьянка отвергла его попытки приручить ее,— а может, не только душу, может, они со Шримпом близкие родственники, гляньте, как похожи...
Как-то все решили остановиться на ночлег раньше обычного. Тарзан обнаружил в горном склоне большую сухую пещеру, в которой мог разместиться весь отряд. Пещера совсем недавно служила приютом каким-то путникам, ибо внутри находился запас сухого валежника, а у самого входа пепелище от костра указывало на недавнее пребывание людей.
Благодаря дружным усилиям вскоре в пещере запылал огонь, и благодатное тепло жадно впитывали усталые человеческие тела, а отсыревшая одежда курилась паром, отдавая излишнюю влагу. Жаль было только, что в смешанной компании нельзя было раздеться полностью донага и просушить всю одежду.
Джерри, Бубнович и Розетти склонились над примитивной картой местности, которой снабдил их перед уходом из лагеря капитан ван Принс.
— Вот здесь мы пересекли горную цепь и вышли на восточную сторону,— сказал Джерри, указывая пальцем на место под названием Алангтануванг.— А вот тут,— его палец уперся в другую точку на карте,— вот тут мы снова пересечем горную цепь. Отсюда -до этого места что-то около ста с лишним миль.
— А сколько миль мы проходим в день, хотя бы примерно? — поинтересовался Бубнович.
— Кажется, не более пяти, если по прямой на карте.
— Сомневаюсь, что сегодня выйдет пять. Все время — то подъем вверх, то спуск вниз.
— «Прекрасная леди» доставила нас сюда за два-дцать-двадцать пять минут,— сказал сержант Розетти,— а выберемся, если уцелеем, дай Бог, через месяц.
— Может, и больше времени затратим,— заметил Джерри.
— Святая Мадонна,— воскликнул Розетти,— да мы прямо будем везунчиками, если нам удастся унести ноги с чертова острова.
— Остров прекрасный! И природа здесь просто великолепна,— вмешался Бубнович.— Если бы мы не бежали отсюда, таясь от врагов, а были здесь в качестве туристов, какое наслаждение доставил бы нам окружающий мир.
— Это правда,— согласился Розетти.— Как-то не вяжется война с этой прелестной страной. Странно подумать, что в таком раю может литься кровь...
— Здесь всегда шла какая-нибудь война, вплоть до нынешнего столетия. В этом райском, как вы выражаетесь, уголке мир не наступил надолго,— произнес Тэк ван дер Бос.— Вся история острова — это история войн. Все острова Вест-Индии, впрочем, опустошались агрессивными пришельцами — вождями племен, мелкими князьками, корольками, султанами.
Приходили с оружием в руках индусы, китайцы, португальцы, испанцы с Филлиппин, англичане, голландцы и вот теперь — японцы. Все приводили с собой флот и солдат.
В тринадцатом столетии Кубла-хан прислал флот в тысячу кораблей и двести тысяч солдат наказать короля Явы, который схватил послов великого хана, велел отрезать им носы и уши и отослал обратно...
Да и потом история изобиловала жуткими деяниями. Мы, голландцы, тоже бывали несправедливы и жестоки с индонезийцами. Но никто никогда не опустошал страну и не мучил население так, как собственные, местные царьки. Эти пьяные, похотливые создания вырезали свой народ, как овец на бойне. Человеческая жизнь и смерть служила их прихотям, как игрушка. Они забирали себе самых красивых женщин и без числа юных девушек. Один такой царек держал в своем гареме четырнадцать тысяч — вдумайтесь в это число — жен.