В этом лесу росли как знакомые Тарзану виды деревьев, так и такие, которых ему прежде не доводилось видеть. Но это все же были джунгли, а одного их вида было достаточно, чтобы увлечь его и заставить забыть проведенные им в так называемом цивилизованном обществе недели. Только удалившись от корабля и очутившись в привычной среде, он смог, наконец, почувствовать себя свободным и счастливым. Нет, он ничего не имел против своих спутников — он прекрасно к ним относился, но был все же несказанно рад на время освободиться от их компании.
Оказавшись в джунглях, человек-обезьяна повел себя вначале, как расшалившийся школьник, отпущенный с уроков. Не стесненный более ненавистными правилами «хорошего тона», вдали от всего, что хоть отчасти напоминало бы о тех шрамах, которые человек оставляет на теле Матери-Природы, он наполнил свои легкие пряным душистым воздухом пеллюсидарских джунглей, радостно рассмеялся, легко запрыгнул на ближайшее дерево и понесся по деревьям, ни о чем не заботясь в этот момент и ощущая только радость бытия каждой клеточкой своего тела. Все дальше и дальше углублялся он в дебри доисторического леса. Невиданные птицы с громкими криками разлетались с его пути, странные животные замирали, прячась в кустарнике подлеска. Но Тарзан не обращал на них внимания. Он не охотился, он даже не исследовал этот новый и незнакомый для него мир — он просто жил!
Пока продолжался этот бездумный, ликующий полет под куполом леса, Тарзан не следил за временем, да и не мог бы сделать этого в странном мире, где застывшее в зените солнце сводит на нет все привычные представления обитателей внешнего мира, жадно стремящихся убыстрить темп своей жизни в тщетной и безумной попытке обмануть регулярное и неотвратимое вращение Земного шара вокруг своей оси. Не следил он также за направлением собственного движения и за пройденным расстоянием, потому что подобные соображения крайне редко занимали его сознание. Человек-обезьяна давно привык, что может в одиночку справиться практически с любыми возникающими проблемами, совсем забыв при этом, что сейчас он уже не в своих родных джунглях с их солнцем и звездами, сменой дня и ночи и еще мириадами привычных и знакомых мелочей, позволяющих ему с легкостью ориентироваться и воспринимаемых им с безотчетным пониманием, доступным только их обитателям.
Когда безудержный порыв, увлекший Тарзана в незнакомые дебри, несколько остыл, он замедлил скорость и вскоре соскочил на землю рядом с хорошо видной звериной тропой. Теперь он уже более внимательно присматривался к окружающему. Его поразили гигантские размеры и древний возраст окружающих его деревьев — в сравнении с ними его собственные джунгли могли показаться детским парком; его восхищение вызвали удивительные цветы, пышно усеивающие все вокруг. Но в этот самый момент что-то туго захлестнуло его тело, и он взвился высоко в воздух.
Владыка джунглей совершил непростительную ошибку. Захваченный массой впечатлений от новой обстановки, он позволил себе на миг расслабиться, что чревато самыми неприятными последствиями, как это хорошо известно диким обитателям тропических лесов. Едва ли не одновременно со случившимся человек-обезьяна успел осознать, что же с ним произошло. Как ни стыдно было ему это признать, он попался в самый примитивный силок, установленный кем-то на звериной тропе. Последствия собственного недосмотра не предвещали для него ничего хорошего, но Тарзан не стал паниковать, а решил оценить сложившуюся ситуацию. Привязанная к нижнему суку огромного дерева веревка из сыромятной кожи была замаскирована землей и листвой посреди тропы. Тарзан задел за сучок, служивший спуском для ловушки, и попался, как глупый кролик. Все могло бы еще закончиться без особых последствий, если бы петля не охватила вместе с туловищем и руки Тарзана, плотно прижав их чуть выше бедер как раз между запястьем и локтем. В довершение всего, он повис вниз головой в нелепой и унизительной позе, в шести футах над землей, раскачиваясь и вращаясь, как детский мячик на резинке.
Он попытался вытащить одну руку, чтобы достать нож и освободиться, но при малейшем его движении петля только сильнее затягивалась. Сделав несколько попыток, Тарзан убедился в полной их тщетности — сыромятная веревка лишь еще глубже врезалась ему в тело.