Про Славну я знала мало. Женщина не называла это место своим домом, хотя и вела себя в нем, как хозяйка.
Однажды днем к усадьбе подъехал целый воинский отряд. Правда, в нем были не только воины. На светлой кобылке, смешно задирая стремена вперед и в стороны, трусил странный мужик — одетый в просторную одежду, с жидкими волосами и бородкой. А еще, похоже, сильно уставший или больной.
Рядом с ним, на красивом гнедом жеребце ехал почти такой же старый человек. Но этот смотрелся орлом, хоть и был невысок и сухощав — в воинской справе, которую носит стража, с пристегнутой к поясу саблей, коротко стриженый и гладко выбритый.
Мы как раз вышли во двор и встретили старших, как положено — с поклоном. Деды оставили лошадей, чтобы за ними доглядели молодые и подошли к нам со Славной. За ними шел высокий худой воин приятного вида — с карими глазами и длинноватым ровным носом. Уже не юноша, но еще и не достигший среднего возраста.
Подходя, все трое смотрели на меня. Деды — с интересом, а тот, что моложе — остро, недобро. А я вдруг узнала его и сердце замерло — видела его в наше селе. Этот был в том же отряде стражи, что и он. Был его соратником, а может и другом… точно знал о нем — где он, что с ним, выжил ли? Я дернулась к нему и не знаю, что он увидел на моем лице — ожидание или надежду, а может — радость? Сама не знаю, что нашло на меня, только взгляд его не то, что бы потеплел, но уже не пугал так сильно.
И тут старик-стражник ляпнул, сразу перестав мне нравиться:
— Так это ты, краса, с мертвяками разговоры разговариваешь?
Как по живому полоснуло обидой — это он так про маму мою, про бабушек? Про парня, болевшего душой за родню? Про того мужика, что хуторян о медведе упредил? Про того же Строга, что под лед кинулся, чтобы своей силой вражьих идолов не кормить? У меня лицо перекосило, и не смолчала, не смогла:
— Вы бы постарались выбирать слова. Вам бы пора уже с большим уважением говорить о них.
Дедок задохнулся от смеха, ударил руками по своим бокам.
— Ай, умница! Уже за своих их держишь, заступаешься? А мне пора уже задуматься, говоришь? Сбрехал Гнат, никакая ты не забитая! И не тихоня! Ох-хо-хо…
Отсмеялся и по-хозяйски позвал в дом тех, кого посчитал нужным звать — меня, высокого воина, старичка в балахоне и еще одного из приехавших — самого молчаливого и спокойного с виду. Чем-то он похож был на высокого, только одет иначе — не как воин и годами постарше. Светлые внимательные глаза быстро обежали все вокруг и меня с ног до головы. Глядел ровно и прямо, и я поняла, что, если что, то его следует бояться в первую очередь.
Мы расселись за столом, и веселый дед вынул из кармана коробочку и дунул в нее. Оттуда пылью сыпонула мелкая мошка и разлетелась в стороны. Я возмущенно замахала руками, а он тихо рыкнул, уже не веселясь:
— Не маши! И не смотри на меня, будто я тебя съесть пришел. Нежные какие все…
Оглянулся, поискал глазами, и я заметила, что второй старик уселся на полу, привычно скрестив ноги, да так и сидел там, прислонясь к стене и прикрыв глаза. Тот, что выпустил мошку, вздохнул и обернулся ко мне:
— Я ведун на воинской службе. Можешь звать Мастером. Тарус, — он кивнул на длинноносого воина, — тоже. Стас из тайной государевой службы, а это… тоже нужный человек. По нашему понимает, но сам говорит плохо. Устал он, так что пускай себе сидит… как привык.
Ты тоже, наверное, устала ждать. Так что сразу к делу — с мертвыми говорить может только он, — ведун кивнул на сидящего на полу, — да еще пара людей… но они совсем уж далеко отсюда. Я расспросил его, узнал уже то, что сам хотел. И уговорил ехать сюда — вдруг ты захочешь что уточнить? Но про это потом…
Ты родом из Зеленой Балки, лет тебе шестнадцать с небольшим. Стало быть, знал я твоего отца, и имя его могу тебе сказать. Не бойся, — расстроено махнул он рукой, — можно, давно уже можно. В тот год, как они слюбились с твоей мамкой, частые набеги были. Много тогда стражей полегло, сшибка за сшибкой… В те времена туда втрое больше воинства посылали, а возвратилась едва пятая часть. Тогда и отец твой сгинул… Таша. Тоже ведун был, при войске. Не самый сильный, и ничего в тебе от его воинской силы нет.
— А-а…? — выдохнула я.
— Рыжий и глаза карие. Только ты веселее раскрашена, девочка. И похожа, видно, на мамку. Только вот масть отцовская. Звали его Ташем…
Я вздернула руки к щекам, а он не дал — перехватил их и держал. Сердито рявкнул:
— Кто тебя учил так делать?! Нельзя тяжелой бабе в страхе за лицо хвататься — с уродливыми пятнами дитя родится. Сиди тихо, слушай и руками не маши! Тебе необходимо знать все это, а мне некогда бабьи вопли слушать да слезы утирать. Тяжко слышать будет, но ты же хочешь узнать?
Так вот — мне страшно думать про это и говорить тяжко, но… тела твоего отца не нашли. А это значит, что тебе есть за что мстить степнякам, дочка. Ты имеешь святое право на самую страшную кровную месть.
Опять остановил меня взмахом руки, не дал ничего ни сказать, ни сделать:
— Потом… Если захочешь, вдвоем с тобой поплачем о нем. А пока… вот еще что важно: нет на тебе никакого проклятья, девочка. Нет, как нет… Я умею видеть такое и ясно вижу — чисто все.
Я на время застыла с раскрытым ртом. Потом все же спросила:
— Как это нет?
— Да вот так и нет. Совсем. С чего ты вообще взяла, что оно есть?
— Потому что оно… было.
— Такое возможно. Только любое проклятие не вечно, для каждого есть свой срок. И может такое статься, что срок этот уже вышел, ограничившись твоей мамой, а может и до нее еще. Или было выполнено какое-то условие, при котором оно утратило силу.
Я потерянно молчала, обдумывая его слова. Значит, мама могла иметь семью? Выйти за мужа — моего отца…, родить много детей… и сыновей тоже. А я? И улыбнулась тому, что роилось в моей голове.
— Это ничего не меняет для меня. Но за свою дочку я рада, сильно рада. Спасибо, что сказали.
— Это ты про которую дочку? Ты сына ждешь, если что. Свет маленькой души виден и разнится. У сыновей он ярче, у дочерей — мягче, теплее.
Опять я растерянно замолчала, не зная, что сказать на это. Руки с лаской потянулись к животу… Сынок? Наверное, мне все равно, кто родится — любить буду так же сильно. Вот только с сыном все будет не так просто — ему нужен отец. Одинокая женщина не вырастит воина, не научит твердо держать оружие в руках. Даже если он захочет выращивать хлеб, то все равно должен будеть уметь защитить свою семью. А еще — принимать мужские решения, вершить мужские поступки.