Я молча полезла в шатер и там уже тихо затряслась от смеха. Вот же…! Тарус влез следом и стал укладываться, прижавшись спиной ко мне и, видно услышав что-то, спросил встревожено:
— Ты плачешь? Таша, он шутит, ты что?
— Тарус… молчи. Я плачу, да — от смеха. Не усну теперь.
Но я уснула. Даже не слышала, как ведуна рядом со мной сменил командир. Следующие ночь и день они так и спали по очереди. Костер нельзя было разводить, а потому мы грызли сухие сухари и жевали вяленое мясо. Вначале я отказывалась — сухое не лезло в глотку. Но потом живот стал болеть от голода, и я потянулась за едой. Никто не уговаривал меня поесть, не убеждал, что это нужно. Мне давали решать самой — что и как делать. Признавали за мной право решать даже в таких мелочах, и я почуяла себя равной. Насколько равной может быть женщина, которой все же давали выспаться не в очередь, а сколько хотелось.
Лошадей стреножили и понемногу кормили овсом, но они уже сжевали всю сухую траву в нашем укрытии. Глубокая ямка, сразу выкопанная Тарусом под кустами в самом низком месте, нехотя заполнялась водой, и ее для двух лошадей доставало с трудом.
Через день с ночью ничего во вражьем лагере не изменилось и мы задумались.
— Сегодня под утро на землю упал заморозок и держался даже после того, как ненадолго выглянуло солнце. Для нас это лучше, чем дожди, но что, если они будут подтягиваться еще седьмицу? — задумчиво промолвил ведун, — съестное — ладно, но без воды мы долго не продержимся. Да и от скудной пищи скоро станем сильно мерзнуть… В поход зимой всегда нужно брать сало…, — проворчал он недовольно.
— Чего мы ждем? Пока они начнут движение? И что тогда?
— Они не двинутся с места, пока не завершат с идолами, — ответила я Юрасу.
— Завершат что?
— То, для чего и приволокли их сюда, для чего собрались именно здесь, а еще есть пленники… Закар, вы можете подслушать их разговор о том, что последует дальше? Хоть кто-нибудь там говорит об этом?
— Едят, пьют, устраивают шутливые сшибки на саблях, танцуют в кругу — бахвалятся… когда станут собираться до кучи, чтобы было похоже на совет — скажу.
Этой радости мы ждали еще день — ничего не менялось, разве что подошел еще один большой отряд и приволок своего идола. Теперь их стало семь. Мы сильно устали и мерзли… Юрас переставал смеяться и шутить, и я часто ловила его на том, что он молча смотрит на меня. Потом просто отводит взгляд, задумавшись и не стараясь превратить все в шутку. А вскоре он предложил:
— Нужно как-то заставить их провести этот совет. Зак, на подходе есть отряды?
— Есть… один — небольшой, без идола.
— Можешь показать его Таше?
— Могу, чего проще, — передавала я ему слова привида.
И я увидела его глазами — голова закружилась, стало холодно, и тело продрал жуткий, почти невыносимый страх, поднявший дыбом волосы на голове… я застонала сквозь зубы. Но увидела — по степи трусили мохнатые лошадки со степняками на спинах. На головах у чужаков были надеты лохматые шапки с длинными ушами. Грудь каждого перетягивал ремень от набитого битком колчана и тетива большого боевого лука, а впереди ехал он — тот самый пожилой степняк, которого я помнила в том видении. Его острый, умный взгляд оббегал степь, своих людей, искал опасность, которая могла угрожать им.
Я потерла рукой онемевшее горло и жалобно попросила привида:
— Не мог бы ты, Зак… убить его? — язык повиновался с трудом, и я поняла, что спрятанная где-то глубоко во мне фэйри противится убийству вот так — исподтишка. Это гнусный и подлый удар — в спину. Не так должны сходиться враги в битве — нужно лицом к лицу, глаза в глаза… Мысли ворочались тяжело, и я вытащила из их глубины воспоминания о маме, которая годами ходила плакать в степь по моему отцу. Почему это, а не то, что там ждут своей смерти пленники? Не понимала сама, но у меня стало сил сказать:
— Зак, вожака нужно удавить. Сделайте это.
Мне никто не ответил. Опять стало холодно и страшно до онемения рук и ног, но я снова видела то, что и тогда — вожак силился оторвать от себя руки привида, лицо стало красным, глаза пучились и лезли из орбит… Потом он тяжело уронил руки и сам сполз на землю… отряд шарахнулся, обтекая его тело, останавливаясь. А я закрыла глаза, запоминая этот страх и мертвенный холод, сохраняя их в себе — на кончиках немеющих пальцев.
После я рассказала обо всем командиру и ведуну и надолго замолчала. Юрас смотрел на меня с тревогой, а ведун понимающе хмыкнул и посоветовал:
— Гони ее подальше. Здесь точно не место для трепетной фэйри. Они враги и шли убивать.
Будто я сама не понимала этого…
Прошло время, и Конь доложил: — Отряд довез тело до места. Забегали… но ничего похожего на сбор… ни-че-го…
— А с чего мы вдруг решили, что они будут собирать совет? — задумчиво спросил Юрас, — в большом походе и у нас единоначалие. Слово командира — закон, его решение не обсуждается — иначе просто нельзя. И у них кто-то там… вождь? Главный каган? Как скажет, так и будет… а вот нельзя ли так же добраться и до него?
— Не думаю, — отозвался ведун, — уж он-то себя обеспечил защитой, это точно. Но попробовать можно. Чем мы рискуем при этом?
— Душами Закара и его ребят? — тоскливо проговорила я. Не знала, что дальше делать. Вернее — знала, но не дадут же… Вслушивалась, ждала, что будет дальше. Опять заговорил Закар:
— А вот и оно-о… вывели пленника, вяжут к идолу…
— Это из-за нас? — вскинулась я.
— Вы… уходите отсюда. Прямо сейчас… как можно… — затихал голос в моей голове. Я вскочила, оглядываясь. Позвала со страхом:
— З-закар? Конь? Конюшка, ты где?
Ни звука, ни слова в ответ я не услышала и поняла, что с ними сталось что-то страшное.
— Собирайтесь! Быстро! — решительно повернулась я к своим спутникам, — уходите прямо сейчас. Закар не просил — велел. Зря говорить не стал бы. Там принесли жертву и что-то стало с моими привидами. Юрас, мне нужно туда. Со мной ничего не станется — я говорила вам. А вы сгинете безо всякой пользы. Уходите, я прошу вас — это нужно для дела. Не уйдете ведь, да? Не уйдете… Подождали бы, спрятавшись вблизи — может, мне как-то тайно помогли бы…
— Дурь, Таша, — просто ответил командир. И насторожено развернулся в сторону, прислушался, взлохматил волосы, провел ладонью по лицу. Потом светло улыбнулся мне. Смотрел так, как я мечтала когда-то — жадно, ласково, словно вбирая в себя мой облик навеки.
— Все равно уже поздно. И не вспомнить мне, не узнать — как у нас было тогда, да, Таша? Но уйдем мы вместе… ты согласна принять смерть от моей руки? Я не отдам тебя на позор и муки. Ведун… — прошипел он, снова оглядываясь, вытирая ладонью холодный пот со лба, — ты что, разве не слышишь? Земля гудит… бьют по мерзлой земле копыта… чужие, не кованные.