— Ко-онь! Конюшка-а! — позвала я настоящего их спасителя и не услышала ответа. Повернулась к ведуну и спросила: — Это что — все?
— Не знаю, — сказал ведун, укутывая меня, застегивая распахнутую бекешу.
— Ушел — значит так нужно. Значит, уже можно было. Ты что — хотела держать его силком? Не хотела… Нужно найти нам обувку, одежду — у тебя посинели ноги, Таша. Ты разве не видишь? — протянул он руку и подал мне на раскрытой ладони мохнатый тающий комочек. — Это снежинки… пошел первый снег…
Глава 24
Это не было похоже на первый снег… Видела я первый… Утром встанешь, а на земле длинными языками, белыми потеками — сухая снежная крошка. Колючая… Только и того, что холодная да белая.
Или иначе — сырой белый покров, такой тонкий, что под ним угадывается каждый бугорок и травинка. Этот истаивал сразу же, как только переставал падать с неба. Но все одно — после долгой осенней слякоти любой снег был праздником. А уж такой, как нынче… целые комки слипшихся снежинок, тихо опускающихся с сизых туч безо всякого ветра. Любоваться бы ими, ловить руками, хватать губами холодный белый пух…
А перед глазами стоит, как тихо покрывает он тела в степи у нас за спинами, как хоронит под собой выпученные в страхе глаза… раскинутые детские ручки…
Кто бы да рассказал мне раньше — как же страшны… как почти невыносимы муки совести! Как эта мука гнилыми зубами пережевывает душу, не давая покоя, не давая забыть, уснуть… положить кусок в рот.
— Не вернусь в степи, даже если смертью грозить будут, — бормотала я, когда смогла влить в себя только несколько глотков пустого кипятку.
— Считай — я с тобой, — угрюмо поддержал меня ведун. Мы отошли на самый край стоянки, нашли не перевернутый котел с кипящей водой. Еще тогда, как только я отпустила души, Тарус усадил меня там и чем-то укрыл. А потом они ушли — нужно было запастись всем необходимым в дорогу. Я почти не следила за тем, что теперь делалось. Я вызывала для себя одни видения, а перед глазами стояли другие… и не только дети. Народ… почти целый народ… Сколько их лежит сейчас за моей спиной — тысяча, две, три, десять? Сильные, здоровые мужики — хребет, основа государства… Что без них оставшиеся где-то там жены и дети… опять дети…
Знала бы, что так случится, опять пошла бы на это? Я всего лишь хотела убрать самого главного… всего лишь обезглавить войско. Увидев уже их вождя, знаю, что этого хватило бы. Хотела убить его и на кого еще станет сил… пока не убьют меня. Хотя и теплилась надежда выжить — помнила то видение. Что вырвутся безумные души, заточенные в камне, я ведать не ведала, как и то, что они там были. Но сталось то, что сталось — безумие мести захватило и меня — я помню это! Духовное единение с освобожденными, слияние душ, чувств — радость свободы, сладость мести…! Не стало ума… не стало…
Я сидела, обхватив голову и качаясь, будто сонная.
Потом мы уехали в степь, не глядя на то, что уже опускались сумерки. Ночевать остановились в балочке, где нас взяли. Степняки не позарились на неприметный с виду маленький шатер, не забрали наши пожитки — спешили исполнить приказ, доставить пленников в свой лагерь.
— Если убрать распорки, оставив одну, а потом выбить и ее, влезем все трое. Шерсть в зубы полезет — ляжешь на бок. Юрас — посередине. Я перевязал его, и сделал все, что смог, но на жале стрелы был яд…
Я будто проснулась, словно раздернули передо мной завесу, за которой я пряталась, оглянулась — Юрас сидел на седле, снятом с лошади. Плечи поникли, волосы закрывали глаза… я дернулась встать. Но Тарус придержал за локоть.
— Поболеет малое время. Я узнал этот яд и…
— Точно будет? Как ты узнал? Какая стрела, когда? — не понимала я — как можно было не заметить, что он ранен? Куда я глядела, о чем думала? И снова кинулась встать, но ведун не пустил, злился от чего-то:
— А ты думала — из-за чего это, со страху? Я перевязал его. Но нам всем нужно отдохнуть, поспать. Ты будешь есть?
— Не могу… перед глазами стоит…
— Переживешь! Бывало и хуже… Если шить человеческое тело, заправляя кишки в…
— Ты лекарь… привык к людским страданиям, но это мертвые дети и…
— Ты тоже лекарь, Таша, — сказал он со злом. И я оторвала глаза от Юраса и посмотрела на него.
— От тебя просто несет глупой, придурастой фэйри, Таш-ша, — шипел он, видно, чтобы не услышал Юрас.
— Твой кокон слепит, стоит перейти на тайное зрение. Ты опять тупая курица, жалеющая и оправдывающая всех, даже врагов? Только оправдываешь почему-то не тех. Тогда от тебя один толк — лечи своим светом. Ложись рядом с ним и грей — возле тебя ему станет легче, уйдет боль и сон будет спокойным. В шатер! Через не хочу и не могу! Живо!
Я поползла, не понимая, что такого случилось, что он бесится? Что мелет? Не мог же он читать мою совесть… или мог? Про такое Мастер не рассказывал.
Тарус помог Юрасу и тот почти упал возле меня на меховую подстилку. Следом влез Тарус, уложил его на здоровый бок и выбил последнюю подпорку. Стенки осели и мы слезли друг с друга — шатер стал ниже и просторнее. Ведун подломил одну из подпорок и укрепил ее в головах. Насунул на всех троих незнакомую накидку, подбитую мягким коротким мехом, и улегся сам.
— Все… сил нет. Спим. Не бойся, не помешает никто… все волки… там… — затихал его голос и вскоре он уже спал — дышал спокойно и глубоко. Юрас вздрагивал, тихо стонал и дышал легко и часто. Я обняла его крепче, стараясь не потревожить предплечье. На них с Тарусом была надета незнакомая одежда… Как я просмотрела и это, придурастая фэйри…? Что он хотел сказать? Что мой кокон опять светится, как до встречи со Строгом? Я отпустила, вырвала, выжгла из себя все, что затемняло мой свет, а заодно меняло меня? Я сейчас снова…? Жалею степняков? А ведь это правда… Правда? С ума сойти…
Я немного подсунулась вверх и положила голову Юраса себе на плечо, положила руку на его волосы, провела по ним… Они были жесткими от пота и пахли вонючим дымом, но я все гладила его по голове, надеясь, что ведун сказал правду и я помогаю. Он понемногу затих и задышал, как и Тарус — глубоко и спокойно. Я прижалась щекой к его волосам, чувствуя, как расслабляются мышцы, понемногу согреваются ноги. И щемило сердце от счастья, что он живой. Стала засыпать сама, и думалось спокойно и умиротворенно — мой… такой мой…
Где-то выли волки… по стенке шатра прошелся порыв ветра, швырнув снежный заряд на жесткую, провощенную ткань наружного покрова. По шатру уверенно зашелестел привычный для степи снег — сухой, колючий…