- На, спрячь ее.
А когда отворились больничные двери, и вошел в них Сережка на веки вечные, Мишка почувствовал нестерпимую боль и горькое свое одиночество. Встал у стола, где записывала женщина в белом халате, утомленно рассказывал:
- Крестьяне мы Лопатинской воллости. Михайла Додонов я, а он - Сергей Иваныч.
- Фамилья как?
Тут и забыл Мишка Сережкину фамилию. Сейчас в голове вертелась! Хотел уличную сказать, женщина настоящую требует.
- Пишите прямо на меня: Михаила Додонов, Лопатинской волости.
- Грамотный?
- А как же!
- Распишись.
Налег Мишка грудью на стол и губы оттопырил с натуги.
- Давно не писал, рука не берет.
Расписался и сразу скучно стало.
Вышел из больницы, а гайка на крыльце валяется.
- Эх, позабыл Сережка.
Заглянул в окно - никого не видать. Полез в другое окно, кто-то пальцем погрозил оттуда. Повертелся щенком беспризорным вокруг больницы Мишка, опять у крыльца остановился.
- Как бы гайку передать?
Вынесли человека на носилках. Думал - Сережка это, а на носилках - баба мертвая, и ноги у бабы голые. Грустно стало силы нет. Есть хочется и товарища жалко:
- Гайку-то позабыл зачем!
14
Целый день шатался Мишка по базару между продавцами, слушал, сколько просят за юбки, сколько за кофты, почем стоит хлеб, если на деньги купить. Уж и сам хотел вытащить из мешка бабушкину юбку, мужики кругом разговаривают:
- Киргизы за Оренбургом дорого берут разные вещи. Туда надо везти.
Мишка подумал.
- Потерплю еще маленько.
Попробовал милостыньку просить, ну, бабы здесь чересчур сердитые.
Скажешь им:
- Тетенька! - Они не глядят.
Донимать начнешь:
- Христа-ради! - Они замахиваются.
А она хотела по голове ударить Мишку. Узнала, видно, что кусок он украл у мужика, на весь базар закричала:
- Ты смотри у меня, воришка окаянный! Давно я заприметила кружишься тут.
Нахлобучил Мишка старый отцовский картуз - ушел от скандала. Донесут в орта-чеку и просидишь недели две, немного станут разговаривать с нашим братом. Потребуют паспорт - нет. Пропуск потребуют, и пропуска нет. Лучше подальше от этого…
Вспомнил про Сережку только к вечеру. Будто кольнул кто в самое сердце.
- Что не сходишь? Обещался?
Хотел сбегать, мужики напугали.
- Поезд готовится на Ташкент. Скоро пойдет.
Сразу раскололась Мишкина голова на две половинки. Одна половинка велит к Сережке сбегать, другая половинка пугает:
- Не бегай, опоздаешь.
А первая половинка опять в уши шепчет:
- Как не стыдно тебе товарища бросать на чужой стороне? Сам уговаривался и сам не хочешь.
Долго ли добежать! Простишься в последний раз и поедешь. И ему легче будет, когда узнает, ждать не станет…
Другая половинка успокаивает:
- Ты не в этот раз уговаривался. Проходишь зря - на поезд не попадешь. Останешься сидеть день да ночь, а в это время сто верст уедешь. Если бы нарочно не жалко тебе? Ты не нарочно…
Долго мучился Мишка.
Вышел на станцию. Раз на больницу посмотрит, раз на вагоны:
- Двигаются или нет?
Вагоны не двигались.
Пересилила Мишкина совесть Мишкину нерешительность, толкнула вперед. Добежал он что есть духу до больничного крыльца, остановился, как вкопанный. В трех окошках совсем темно, в одном - огонек горит. Торкнулся в дверь - заперто. Полез головой в окно, где огонек горит, кто-то за рубашку дернул.
- Куда лезешь? Окошко хочешь разбить?
Обернулся Мишка - мужик перед ним с метлой в руке.
- Сережку я гляжу.
- Какого Сережку?
- Наш, лопатинский.
- Никакого Сережки здесь нет, уходи!
Вот тебе раз! Нынче положили, и нынче же нет!
А тут паровоз на станции свистнул.
- Поезд!
Бросился от больницы Мишка, земли не чует под ногами. Прибежал на станцию - не поймет ничего. Туда бегут, сюда бегут, которые чай хлебают. Спросил мужика, мужик и руками развел.
- Я, браток, ничего не знаю, сам четвертый день сижу… Ты куда едешь?
- В Ташкент мне надо.
- В Ташкент давно ушел.
- Ушел?
- Не иначе ушел.
Так и прострелило Мишку в руки - ноги.
Бросился в другую сторону, на бабу в темноте наскочил, кипяток в ведре несла она. Закачалось ведро, кипятком ей пальцы обожгло. Бросила баба ведро под ноги и давай кричать:
- Держите его.
Не олень бежит, рогами кусты раздвигает - Мишка скачет с мешком за плечами. Сзади шум поднялся, по ушам хлещет.
- Украл, украл, держи!
Пересекли мужики дорогу Мишке: