— Муж тебя бьет?
Крестьянка мотнула головой.
Тасмин глянула на нее долгим немигающим взглядом.
— Он ударил тебя по животу несколько раз, и ребенок перестал беспокоить. Дитя в твоем чреве мертво.
Плечи крестьянки дернулись. Раз. Другой. На глазах выступили слезы.
— Свёкор называл меня своей любимой невесткой.
Было в этих словах нечто странное. Отвратительное. Будто грязь разлилась по белому снегу на берегу ручья.
Черная птица в небе громко каркнула и исчезла, обернувшись темными пятнами на лице бледной Луны, которая все еще глядела на болото через край леса.
Тасмин подошла к крестьянке и протянула руку.
— Подними платье.
Девушка задрала юбку до груди, обнажив смуглую кожу. На левом боку по ребрам вверх убегала пожелтевшая гематома. Будто часть зловещей улыбки. След дикого страшного зверя, который привык насмехаться над болью и страхом.
Тасмин провела ладонью по синякам. Крестьянка вздрогнула и снова начала плакать. Тихо. Словно боясь вызвать гнев у деревьев в Затонувшем лесу.
Старые ветки снова шептались.
Тасмин слышала их противный, злой голосок:
— Только попробуй… Не смей… Глупая девка. Пиявка. Упырь. Пьешь силу. Питаешься жизнью. Наглая дрянь. Только попробуй… Ты сдохнешь. Глупая… глупая девка.
Тасмин отмахнулась от проклятий. Ничего нового. Все пустое.
За два года, проведенных в Затонувшем лесу, она слышала стоны, угрозы и крики всякий раз, когда собиралась воспользоваться своим даром.
Она понимала, что, забирая силу у леса, обрекает деревья на смерть, но они жили здесь тысячи лет. Разве этого мало?
Деревья не знали ответа. Для них не было времени. Они замечали только смену дня и ночи. И то, как следом за зимой приходила весна, лето уступало осени, а дальше снова зима. Так было всегда. Мир никогда не изменится. Мир не должен меняться. Кто ты такая? Кто ты?
Наглая девка.
Тасмин положила ладонь крестьянке на живот. Он был небольшой, но круглый, словно шар из ржаного теста, который поднялся на хмелевой закваске из квашни для выпечки хлеба. Теплый, уютный дом для созревавшей в нем жизни.
Ребенок был мертв.
Сердце не бьётся.
Внутри только гниль. Темно-синюшный цвет. Редкие красные пятна.
Частички кожи плавают в околоплодной жидкости. Мозг лезет наружу между костями черепа. Увеличенная печень, выпирает сквозь брюшко. Ручки и ножки разбухли.
Тасмин вскрикнула и пришла в себя.
Она пошатнулась и едва не упала. Крестьянка подхватила её за плечи и заглянула в глаза.
— Ты поможешь ему?
— Он гнил в тебе всю неделю.
Ни слез, ни крика.
— Он просто спит.
— Я принесу лекарство. Ребенок выйдет из тебя этой ночью. Дашь ему имя и похорони, как человека.
— Нет.
— Уже слишком поздно.
— Прошу тебя, госпожа.
Тасмин вздрогнула.
На секунду ее охватил страх.
Лес шевельнулся. Приблизился и навис мрачной стеной. Кто-то будто впервые заметил Тасмин. Заметил и удивился тому, что нашел ее здесь. В этом гнилом и старом лесу, на краю обжитой людьми земли.
Тасмин оставила крестьянку без ответа и побежала в сторону хижины.
Снег под ногами хрустел, как мелкие кости. Пыль да труха. Еловые ветки. Край болота. И там всюду мгла.
Луна в небе исчезла.
Тасмин открыла один из сундуков в углу хижины и какое-то время рылась там в поисках нужной склянки. Все они были пустыми. Прошлым летом ей мало что удалось запасти на зиму. Многие полезные травы не росли в Затонувшем лесу. Приходилось выискивать их на лугах и полях, которые примыкали к владениям местного барона. Это было опасно.
Странный звук отвлек Тасмин от раздумий о будущем.
Девора смеялась. Вернее скрипела. Черная нить на губах вот-вот лопнет. Гнилые зубы, видимые сквозь прорехи на коже, едва-едва держались на челюсти.
Старая ведьма знала правду. Была бы Девора способна открыть рот, она бы непременно сказала, что девушка солгала. Тасмин могла вернуть жизнь ребенку. Даже такому гнильцу. Но…
— Ты всего лишь маленькая ссыкуха.
Тасмин схватила голову матери за волосы и бросила в погасший очаг. Этому дерьму там самое место. Давно пора сжечь.