Кроме того, ему так хотелось с кем-нибудь обменяться живым словом, что он не выдержал и заговорил.
— Тебя как зовут? — спросил он ханым по-татарски. Та была вне себя от изумления.
— Как! Ты говоришь по-нашему! — вскричала она радостно.
— Да, говорю…
— И до сих пор молчал! — укоризненно заметила татарка.
— Зачем же мне было выдавать себя? — отвечал князь. — Но, как же тебя зовут?
— Зюлейка… А тебя?
— Андрей.
— Андрей! — повторила она, и в устах татарки как-то странно прозвучало это христианское имя.
— Кто же ты будешь? Жена или дочь хозяина? — продолжал он расспрашивать татарку, невольно любуясь ее красотой.
— Я дочь мурзы Сайда.
— Дочь? И в кого ты такой красоткой уродилась? Татары все такие узкоглазые, скуластые, а ты вон какая писаная красавица! — произнес Андрей Михайлович…
— Моя мать была из Греции… Я на нее похожа, — ответила Зюлейка, польщенная похвалой уруса.
— Что, отец твой возвратился от хана?
— Нет еще. Прислал только весточку с посланцем, что завтра вернется.
— Завтра! Стало быть, и меня завтра увезут отсюда!
— Как увезут, да еще завтра! — с испугом воскликнула Зюлейка.
— Мне ваш мулла говорил, что меня скоро увезут отсюда. Ну, вот отец твой вернется, меня, верно, и отправят к хану. Тогда прости-прощай мать-земля родная! Не видать мне ее больше! — грустно проговорил князь.
Зюлейка была поражена этой вестью.
— Ах, Аллах, Аллах! — прошептала она, заломив в отчаянии руки.
— Чего ты? — удивился князь ее отчаянию, — Тебе-то разве не все равно?
— Что ты смеешься надо мной, урус? Иль ты не видел, как горят мои очи, когда я гляжу на тебя? Иль ты не замечал, как дрожит моя рука, когда я кладу ее к тебе на голову? Да, ведь ты же заполонил мое девичье сердце! А ты спрашиваешь, чего я горюю! — страстно проговорила татарка.
Андрей Михайлович с удивлением слушал эту пылкую речь татарки и не знал, что ей ответить.
— Андрей! — тихо сказала ханым, подходя к князю: — Андрей! Ты видишь, я забыла девичью стыдливость, открыла тебе свое сердце… Открой же и ты свое! Скажи, ты совсем не любишь меня?
— За что мне не любить тебя? Ты мне зла не сделала! — уклончиво ответил Андрей Михайлович.
— Ах, не о такой Любви я говорю! — с досадой перебила его Зюлейка. — Я спрашиваю тебя, ждешь ли ты с нетерпением, как я, свиданья со мной? Думаешь ли ты обо мне постоянно и днем ясным, и ночкою темной? Вот о чем я тебя спрашиваю!
— Нет! — качнул головою Андрей Михайлович. — Не буду тебя обманывать! Нет! Этого, о чем ты спрашиваешь, я не чую в себе!
Грустно поникла головой Зюлейка.
— Что ж так? — молвила она, наконец. — Дурна я, али противна тебе?
— Нет, ты мне не противна, а только…
— А! — вскричала Зюлейка. — Теперь я догадалась! У тебя, верно, на Москве зазнобушка покинута!
— Да! Оставил я мою любу желанную, мою лебедь белую! И не видать мне больше ее вовеки: умру я здесь, в неволе вашей татарской! Прости-прощай и земля родная, и моя зазнобушка! — грустно проговорил князь и поник головой.
Воцарилось молчание. Каждый был занят своими думами, и у обоих грустны были эти думушки.
Когда князь сказал Зюлейке, что на Москве оставлена у него зазнобушка, змейкой пробежала ревность по сердцу красавицы-татарки: она сразу возненавидела свою неизвестную и более счастливую соперницу.
«А! — думала Зюлейка, — если бы не ты, так он полюбил бы меня! Пусть же он не достанется ни тебе и ни мне!»
Однако скоро мысли ее приняли иное направление.
«Оставить его в неволе, чтобы его сделали рабом?… Да ведь он убьет себя! Он не достанется ей… Ну, а мне какая польза? Не лучше ли, не губить его, и…, и все может быть! Все в руках Аллаха! Быть может, он ко мне вернется! Кто знает, верна ли ему его милая? Дать ему возможность бежать? А отец? Если он узнает, что это сделала я, то, что тогда? Э! Узнает ли? Ему и в голову не придет подозревать меня! Как быть с часовыми! Их можно миновать, я проведу уруса с другого хода! Когда же устроить побег? Надо сегодня! Завтра может быть поздно!»
Придя к такому решению, Зюлейка обратилась к князю со словами, заставившими его поднять грустно опущенную голову:
— Андрей, ты увидишь свою милую!
— Бог знает! Вряд ли! — ответил Андрей Михайлович.
— Нет, наверно: ты сегодня уйдешь из полону!
— Может ли быть? — радостно и вместе с сомнением вскричал князь, думая, что татарка смеется над ним.