— Покойно ли ей будет? Удобно ли устроено ложе? — спросил государь.
— Я позаботился, чтобы все устроить как можно лучше. Меня тревожат не неудобства пути, а…
— А что? Говори скорее! — нетерпеливо прервал его Иоанн.
— Взгляни сам, царь, на больную. Посмотри, как она ослабла.
— Да, я вижу, — задумчиво проговорил царь.
— У нее упадок сил, — продолжал лекарь, взяв руку больной. — Я боюсь, царь, что испуг, испытанный ею, последствия которого ты видишь, опять повторится, когда она взглянет на пылающий город. А этот испуг — смерть для нее!
— Что же делать? Что же делать? — почти с отчаянием прошептал Иоанн.
— Если можно — не тревожь ее, — повторил лекарь сказанное им незадолго перед этим.
В это время в палату вбежал один из бояр, он был бледен.
— Царь! — тихо сказал он Иоанну. — Головни летят прямо ко дворцу… Может загореться… Спасай царицу!
— Ты слышал? — обратился Иоанн к лекарю. — Могу ли я оставить царицу здесь? Опасность близка.
— Действуй, как задумал, государь! Видно, такова судьба. Против нее не пойдешь! Будем только молить Бога о спасении царицы! — произнес немец.
— Да! Только и надежды, что на милость Божью! — ответил государь и подошел к постели больной.
— Настасья, родная, ты спишь? — окликнул Иоанн Анастасию Романовну.
Царица лежала неподвижно. Слышно было только тяжелое и прерывистое ее дыхание.
— Настя, очнись! — тихо продолжал царь, взяв больную за руку.
Анастасия Романовна полуоткрыла глаза.
— Что, милый? — едва слышно спросила она Иоанна.
— Сейчас поедем, Настя… Ведь ты не будешь пугаться, болезная? Не будешь, обещай!
— Не буду, родный… Чего? Все равно умру скоро! — промолвила царица, тяжело вздыхая.
— Не говори этого, Настя, — дрогнувшим голосом произнес царь. — Бог милостив! Поправит Он тебя, Милосердный. А ты не путайся… Вынесут тебя — огонь увидишь… Так это ничего, это не так близко — тебе вреда не будет. И я, к тому же, буду подле тебя. До беды не допущу!
— Батюшка Иван Васильевич! Да нешто я за себя боюсь? Что мне! Людишек мне жаль, что погорят, вот что. Вот почему я пожаров боюсь — они бедствие великое для бедняков горемычных. Сколько по миру пойдут после этого — последние остатки сгорят… Выскочат, как мать родила. А может, детки малые есть, тоже пить-есть просят.
Царица на минуту смолкла, потому ей пришли в голову самые тревожные мысли.
— А то еще горше — не успеют спасти, забудет впопыхах мать или отец о дитяти родном, и сгорит оно, дитя малое, неразумное. Вот почему я так пужаюсь… А мне самой что! — говорила Анастасия Романовна, слегка приподнявшись, и голос ее окреп, а на щеках появилась легкая краска.
Иоанн с радостным удивлением смотрел на происшедшую в жене перемену.
Однако радость его длилась недолго.
Быстро сбежал румянец с лица больной, она тяжело опустилась на подушки и опять стала бледна и слаба по-прежнему.
Иоанн сделал распоряжение, чтобы царицу снаряжали в дорогу.
Боярыни обступили постель.
С большими спорами и перекорами приступили они к снаряжению царицы в путь.
— Нет, боярыни, не можно так больную везти в платье обыденном: простудится. Как мне думается, попросту одеялами ее, государыню нашу болящую, обернуть надоть, да так и везти, положа на постель мягкую, которую лекарь на возке устроил, — быстро говорила громким голосом высокая и дородная, уже пожилая боярыня.
— А я смекаю, что хуже так, — тонким голосом выкрикивала в ответ ей боярыня, не уступавшая первой в дородстве, но очень низкорослая. — И делать так негоже… Потому, окромя того, что непристойно, и простыть государыня может, как одеяла распахнутся… Не гоже это, на мой смек, негоже!
Ей возражали, а среди споров дело стояло. Кроме того, болтовня их удручающим образом действовала, видимо, на больную. Она внимательно вслушивалась в разговор, и, кажется, сборы в дорогу пугали ее больше, чем самый путь.
Иоанн, беседовавший в это время с лекарем, заметил это.
— Ишь, бабье расходилось! — сказал он, слегка, усмехаясь. — Вот уж подлинно, где две бабы сошлись — целый базар, а тут вас десяток целый. Нечего пустое-то калякать, — продолжал он уже совершенно иным тоном, — живо снаряжайте царицу, а не то!.. — и в голосе царя послышалась угроза.
Этот окрик подействовал как не надо лучше. Споры прекратились, и больную быстро снарядили в путь.
Обе стороны сошлись: боярыни одели царицу в легкое платье и, кроме того, обернули одеялом.
Пока шли все эти сборы, уже начало смеркаться, и зрелище пожара должно было выглядеть еще ужаснее, чем днем.