— Ну, силен Вован. — Гильфанов пробежал текст глазами еще раз. — Ему не оперативником, а спикером быть. В совете старейшин. Слушай, Леш. Он мне тут наобещал разного — и если вот это вот, — Гильфанов потряс листом, — не функельшпиль, то мы можем ждать… Много разного. Раз такая пьянка, давай-ка отменяем в поезде всё, пока не поздно.
— Поздно, Ильдар Саматович, — нервно усмехнулся Леша. — Поезд, натурально, ушел, так… две минуты назад, и команда пошла.
— Так отзови, — нетерпеливо сказал Гильфанов. — Кто там тараном?
— Ракипов.
— Ё! — Гильфанов застыл, соображая, а потом вскочил, сдирая пиджак со спинки кресла. — Машину, зеленую улицу, поезд тормознуть до Юдина.
И бросился вон из кабинета.
…Кошмар кончился так же быстро и нелепо, как возник. Казалось, полжизни — потом выяснилось, что полминуты, — Лена просидела, впившись ослабевшими руками и глазами в наброшенную на стол голубую скатерку. Поднять глаза на страшного Сергея Ризаевича и Вальку она собиралась только тогда, когда будет уверена, что ее взгляд не напугает дочку до полусмерти.
Но успокоиться не получилось — сердце очумевшим дятлом билось в горле, мешая дышать, а ниже ничего не чувствовалось — даже плотно прижавшейся Светки (она-то поняла, что происходит). Был только подловатый сладкий холод, который не исчезал, а полз выше, к плечам и голове. Челюсть уже начала неметь, все стало прозрачным, медленным и ненастоящим — кажется, даже поезд замедлил ход и остановился.
Сейчас только этого не хватало, с замороженной досадой подумала Лена и попыталась вспомнить, где лежит валидол — в сумочке или кармане пиджака, повешенного на крючок. Эту мысль — первую отчетливую за последнее, казалось, десятилетие, — сбил странный стук в дверь. Сергей Ризаевич, державший ладонь у Валькиной пушистой головы, замер, потом как-то сразу оказался у двери, причем Валька сидела у него на сгибе левой руки. Правой рукой он коснулся откинутого стопора, который не позволил бы двери отъехать больше, чем на десять сантиметров, повернул собачку замка и мягко устроил щель во внешний мир.
Увиденное там, похоже, его поразило. Сергей Ризаевич издал непонятное восклицание, отщелкнул стопор, толкнул дверь влево и тут же повалился на колени — перед этим раздался звонкий шлепок, словно скалкой с размаху ударили по толстому кому сыроватого теста.
В купе стало шумно и суматошно, с криками ворвались несколько человек в черной одежде и с оружием, кто-то выскочил обратно, кто-то поволок упавшего Сергея Ризаевича в коридор.
Лена поняла, что умирает, а девок своих так и не видит, и громко, с тоской завыла — и лишь после этого обнаружила, что в левое плечо ей давно воет Светка, а смутно знакомый рыжий дядька сует Лене в руки трубящую во всю глотку, но невредимую Вальку. Лена стиснула ревущих девчонок и принялась целовать их родные глупые головы, потом вдруг вспомнила, что рыжий — это Гильфанов, которого Вовка показал ей на последнем новогоднем собрании в ДК Менжинского и шепнул на ухо: «Полюбуйся — самый хитроумный и опасный человек в округе». И получается, этот опасный человек вернул Лене Вальку и вообще все. Лена, не выпуская девок из рук, с усилием поднялась, попыталась что-то сказать Гильфанову, но просто ткнулась ему головой в слегка колкую шею и наконец смогла нормально заплакать. Гильфанов неловко похлопал ее по горячей вздрагивающей спине левой рукой — с правой он не успел скинуть темляк резиновой дубинки — и тихо сказал:
— Лена, все хорошо. Все кончилось, Володя сейчас подъедет. Мы уйдем. Вас больше никто не обидит. Все будет хорошо.
8
Не бывает атеистов в окопах под огнем.
Грибы Миша не любил — ни есть, ни собирать. Их, в общем-то, никто в Малом Воскресенском не жаловал — возможно, потому, что это было единственное чувашское село среди десятка татарских, а татары грибы не едят. По каким-то неведомым им самим соображениям. К этим соображениям, правда, были равнодушны городские татары, часто гостевавшие у деревенской родни и обязательно совершавшие карательный рейд по густому ельнику. Там тугих, как злой кукиш, маслят было немногим меньше, чем опавших шишек. Чувашам, конечно, никто не запрещал выкашивать это изобилие на постоянной основе — но всем что-то мешало.
Мише мешала жена. Купряев женился, едва вернувшись из армии, на ровеснице. Была она дура и стерва, и больше сказать про нее нечего.
По грибы первый раз после детства Миша сходил на следующий год после дембеля — уговорил Санек, служак, приехавший в гости из Пензы. Грибов они притащили три полиэтиленовых пакета. Санек светился от счастья и тыкал добычей в нос каждому встречному.
Мише любимая супруга закатила тихую истерику, суть которой сводилась к нежеланию всю ночь чистить эту дрянь, от которой руки высохнут, а мне с утра на работу. Миша в очередной раз сдержался и сам замочил маслята в яслях, оставшихся в наследство от кабанчика, заколотого в честь возвращения сержанта Купряева со службы в родной дом. Вечером, когда Надька угомонила Кольку и уснула вместе с ним, а Санек, сдав с другом вечерний стограммовый норматив, лег на топчане в холодной комнате, Миша вернулся во двор с ножом и стопкой тазиков, зажег лампу у входа в коровник и сел чистить грибы. Через пятнадцать минут из дома вышел Санек, тоже с ножом, и молча сел рядом. Вдвоем они управились меньше чем за час (если бы не комары, было бы еще быстрее), а потом оттерли ацетоном руки, вынесли во двор бутылку и приступили к сдаче повышенных нормативов. Вспоминали дурного прапора Нечипорука, удивлялись власти, которая разрешает кооперативы и прочую антисоветчину, доказывали друг другу, что в городе сейчас делать нечего, потому что там начинается полная голодуха, а у земли не пропадешь. Говорили обо всем на свете, кроме баб и семейной жизни. Миша щурился, отмахиваясь от вонючего болгарского дыма, и спокойно думал, что если Надька сейчас выйдет во двор и попробует что-то вякнуть, он ее убьет.
Надька не вышла. Санек уехал через пару дней с пакетом сушеных маслят и взятой у Мишки клятвой непременно нанести ответный визит. Миша пытался исполнить обещание первые пять лет, потом стало не до того. С Надькой он не развелся, но свое желание завести десяток детей укоротил, решив покамест ограничиться Колькой. Тем более что и его одного воспитывать, честно говоря, ни терпежу, ни ремней не хватало. Но по грибы Миша ходил — один (Колька разок увязался, однако в самой чащобе поцапался с отцом, развернулся и утопал домой — и даже не заблудился, засранец), несмотря на собственную нелюбовь и соседское недоумение. Случалось это, когда сил выдерживать Надькину дурь больше не оставалось.
Безусловно, вторник — не лучший день для блуканий по лесам. И планы у Купряева были совсем другими. Васька Петров, которого по старинке называли председателем, хотя официально он числился генеральным директором ООО «Малое Воскресенское», еще вчера упорол в Старое Дрожжаное, райцентр, по каким-то начальственным делам. До сегодняшнего дня его не ждали, так что можно заняться своими делами. Половина села решила ехать на базар в Батылево — хоть и в соседней Чувашии, но ближе собственного райцентра.
Миша имел к поездке особый интерес.
Во-первых, Надька проела заметную плешь нудением про «викторию», которую необходимо продать, пока она не скисла. Тут супруга была права. Клубники уродилось немерено, сахара для ее обработки не хватало, интереса тем более. Неделю назад Надька вышла на ульяновскую трассу и с ходу толкнула корзину, чем невероятно гордилась до тех пор, пока не услышала от подруг, что в Батылево цены выше вдвое. Она изводила мужа различными идеями по этому поводу до тех пор, пока Миша не пообещал при первом же случае отправиться на рынок.
Во-вторых, пора уже купить для школы учебники чувашского. Об этом Мишу еще в начале июня просила Мария Васильевна, принимавшая Купряева в первый класс и выпускавшая из восьмого, и до сих пор возглавлявшая маловоскресенское неполное среднее образование. Деньги по магдиевской программе развития национальных школ выделяли исправно, а вот искать литературу приходилось самостоятельно.