Ступени кончились. В нос ударял запах пота без примесей дезодорантов и одеколона. Оказавшись за спинами, стараясь не поддаваться желанию качаться вместе со всеми из стороны в сторону, Генка вытянул шею, пытаясь понять, как протиснуться. И увидел фотографа. Его узнал сразу — в почти обнаженном теле, покрытом красными узорами на месте бывшей татуировки. Он тоже смотрел туда, в багровый свет, заслоненный от Генки чужими фигурами. На руке Витьки, согнутой и прижатой к животу, вцепившись лапами в запястье так, что видны были капли черной медленной крови на коже, сидела птица. Медные с зеленью перьях, толстый клюв раскрыт, еле заметно белеет в пасти язык. На большие глаза наползла змеиная пленка век.
Витька, будто ощутив взгляд, обернулся, потревожив движением птицу. Веки ее поползли вверх и блестящие глаза, желтые и яркие, глянули на пришедшего. Птица смотрела как линзами, холодно и равнодушно. Витька — с жалостью и состраданием. Сердце Генки простучало быстрее и флейты тут же взблеяли, фигуры задвигались. И не оборачиваясь, будто только на звук его сердца, стали расходиться в стороны, открывая ему то, к чему шел.
…Чужая багровая луна наступала на светлый кругляш привычной земной, толкала его круглым боком и теснила с неба, затаптывая звезды. Выросшие за час деревья отбрасывали на бугристую землю двойную тень — черную и серую.
— Петровна, еще водки дай, — шепотом сказал дядя Митя. Электрик, посматривая на загороженную столом дверь, протянул и свой стакан, трясущийся в потной руке. Выпили втроем и прижались друг к другу, как дети в ночной степи, с тоской посматривая на старый будильник на полке. Будильник тикал звонко и радостно, как идиот, иногда замирал и пускал стрелки в обратную сторону. Четверть двенадцатого, а потом снова одиннадцать и вот уже без пяти полночь. Но ничто не начиналось и не могло кончиться. Время испортилось куском тухлого мяса, недоеденного зверем, и теперь минуты и секунды растаскивались юркими жуками-могильщиками в разные стороны.
По бокам и позади замершего Генки дышали порознь и одинаково с
ним стучали сердцами те, кто пришел за обещанным хозяином сюрпризом.
Рита… Вот сюда, где темное пятнышко под грудью, это он целовал ее ночью и она шлепнула его по голой спине, укоряя, что останется след, а ей еще танцевать.
Запрокинутая голова покоилась на круглых жестких листьях и пропущенные сквозь пряди волос лианы не давали ей повернуться. Два побега черными жилами захлестнули лицо, растягивая уголки раскрытого рта. Руки, раскинутые по древесному ложу, перевиты у кистей клубками стеблей. Грудь смотрела вверх, туда же, куда и широко раскрытые глаза ее, темные и отчаянно испуганные. Дыхание, мелкое и быстрое, поднимало грудь и по ребрам мелькали быстрые тени. Светлый живот. Сердце Генки ударило больно и осталось там, в нижней части удара, забыв, что надо вернуться. Затихло хриплое дыхание позади, тени от черных фигур остановились. …Ноги Риты были согнуты в коленях. Колени закрывали низ живота от глаз и на виду были только сомкнутые полосы ног, напряженные до плененных ступней. И Генка видел — каждое колено обернуто черной жилкой побега.
Он молчал в остановившемся времени, молчало сердце, и ждали флейты. И сзади кто-то шумно выдохнул, испуская душный запах сырого мяса с привкусом свежей крови, прорычал невнятно и мучительно. И Генкино сердце охнуло, застучало быстро, запуская время и гоня по венам испуганную кровь, стряхивая со лба крупные капли пота. Он рванулся вперед, но за длинные мокрые волосы был схвачен железной рукой, что стала гнуть назад его голову, до резкой боли в шее, до его хриплого крика через смех стоящих позади. Блеяли флейты, поддакивая кваканью смеющихся. Всползли по голым ногам лианы и он задергался, выгибаясь. Крик его был подхвачен рычанием и захлебами, как будто его, этот крик, жрали, жадно толкаясь из-за жирного куска. А над запрокинутым лицом черными лунами прошли веселые Яшины глаза.
— Ссладкое мясо… — сказали извилистые губы, под которыми он увидел сотни острых зубов, по кругу, за частоколом которых бился блестящий язык из черного дыма, — зверю неведомы множество удовольствий. Он не думает, пожирая. Мы можем больше. Ты!
Он поднял клубящуюся черную голову, медленно уезжающую выше по мере распухания тела-столба:
— Ты будешь смотреть! А после я отдам ее тебе. И не лишу памяти обоих. Будете жить!
— Жии-и-ить, — завыли фигуры, трясясь.
— Жить, — подтвердил дымный язык и веселые глаза, — поживать. Добра наживать. Будет тебе добро, мальчик. Выбрал сам.
Хватка ослабла и Генка забился, дергая руками. Но стебли, причмокивая, прилипали к шее и щекам, удерживая его голову в нужном положении. Теперь он мог видеть только Риту, ее светлые колени и поднятую грудь.
…Витька стоял в залитом светом спортзале чуть поодаль от группки гостей. Держал в потной руке приготовленную камеру. Переводил взгляд с Яши, скрестившего руки на серо-стальной рубашке, на лежащую Риту. Ее распнули на черной коже спортивного тренажера, стянув запястья и щиколотки металлическими браслетами. Согнутые ноги стояли на раздвижной скамье. Добела стиснуты колени. Рот залеплен куском блестящего пластыря. Темные волосы мешались с равнодушным блеском металла.
— Ну, мастер, хватит тебе света? Мне вот это, — Яша дернул подбородком на светлое напряженное тело, — без надобности. Для меня лицо сними и глаза, понял? Самое главное — глаза. И не пропусти ничего. Парнишка поможет.
Витька повернул голову. Генка стоял неподвижно, камнем, сжав в руках рукоять лампы с матовым стеклом. И лицо его светило таким же бледным режущим светом.
— Эхх, — выдохнул кто-то и причмокнул из-за спины. Яша, расцепив руки, махнул, подзывая:
— Дмитрий Петрович, получай заказ. В упаковке, в целлофанчике.
Позади хохотнули, и трое мужчин, один за одним, выступили вперед. Олег Саныч подтолкнул шофера, того, что весь вечер просидел молча, темнея длинным некрасивым лицом, смотрел насупясь, и только подливал себе коньяку.
— Ну, красава, сделай ее! Для нас, для нас…
— Снимай! — гаркнул над ухом Яшин голос и Витька машинально вскинул камеру, ловя объективом глубокие, устремленные в потолок глаза Риты.
Мелко зашлась в истерическом смехе Людмила Львовна, толкаясь, выскочила вперед, таща за руку Сирену:
— Тут, деточка, тут стой, все видно отсюда.
В голове Витьки мелькнуло белое лицо Сирены на фоне ночного моря, тонкая рука с огоньком сигареты. Что она сказала тогда? Не смогла отказаться? Отказаться…
Плавно развернул камеру, навел на угловатое от яростного предвкушения лицо с трясущимися губами, узкие глаза, в которых пустая темнота. Нажал на спуск.
Щелк…
Побагровел свет. К древесному ложу подошел, сутулясь, свешивая руки, человекообразный монстр — бывший шофер. Двигался косолапой походкой, придерживая и готовя себя при каждом шаге. Рыкнул. Витька, опуская руку с птицей, и не чувствуя капель крови, текущих по пальцам, увидел, как тело жертвы выгнулось и в насильно раскрытом рту замелькал язык.
— А-а-а, — монотонно заговорила Рита, подергиваясь телом, сжимая и разжимая пальцы, — а-а-а…
Крик исчезал в бездонном колодце неба, в котором раной зияла багровая луна. Витька погладил упругие перья зеленой птицы, отливающие медью в красном свете. Змеиные веки поползли вверх, открывая неподвижные линзы глаз. Птица глянула на верзилу, раскрывая толстый клюв, крикнула.