— Тебе вечером домой?
— Ну. Знала бы, набрехала там. Блин, жалко.
— Я же не знала, что мать к тетке…
Девочки немного помолчали, просто так, наслаждаясь тишиной и свободой. Соскучившись сидеть на полу, Рита вытерла запачканные кремом пальцы и снова полезла на кресло, возилась в нем кошкой, устраиваясь.
— Рит?
— Что?
— Синяк у тебя. Вон, на локте.
Рита выставила согнутую руку и вытянула шею, разглядывая.
— А. Это так. Просто. Это я… в ванной упала. Утром вчера.
— Да? А на тренировке не было.
— И что? Ну синяк просто, мало ли. Стукнулась просто.
— Это он, да? Яков…
— Томк, отстань!
Тамара замолчала, сбоку посматривая на подругу вдруг похолодевшими глазами. Покусывая пухлую губу, что-то напряженно думала.
— Ну, что молчишь? Трескай пирожное, а то унесу обратно.
— Да неси. Расхотелось что-то.
— Да? Я значит, съела, а ты нет? Бросаешь меня, да? Мне теперь три часа на тренажерах, из-за дурацкого пирожного!
— Ну и что. Я не захотела и все. — Тамара отвернулась, поджала ноги и обхватила их руками.
Рита замолчала растерянно. Потрогала синяк на локте. Болит. И внутри как-то нехорошо, кажется у Тамары настроение испортилось. И пирожное съелось без удовольствия в одиночку…
— Том, ты чего? А?
— Ничего… — будто и не ей, в воздух сказала. Сидела, положив подбородок на коленки, согнув спину, перечеркнутую белой полоской лифчика. Только затылок светлый виден. Но пошевелилась и оглянулась, улыбаясь. И Рите сразу полегчало, поспешно улыбнулась в ответ.
— Ритуль. А ты не спрашивала у бабки, правда, эта зима — с рыбами? По-настоящему?
— Сейчас не спрашивала. Ну она же еще тогда говорила, два года тому. Как придет цветная зима, с летом перемешанная, чтоб зацвела в зиму ожина, это она и будет.
— А вдруг не эта, а следующая?
— Ну и что? — Рита пожала плечами беззаботно, — нам какое дело?
— А ты спроси, а? — Тамара убрала с колен руки, подползла поближе к креслу, заглядывая подруге в лицо. Та стала серьезной.
— Зачем тебе? Ты что?
— Да так, — девочка вскочила и потянулась. Схватила со стола сигаретку и щелкнула зажигалкой.
— Том, не шутки это. Нам рано. И не дай бог когда…
— Да ладно тебе. Я просто так. Я просто вот… А ты где была, две недели тому, помнишь, я приходила, а мать сказала ты ко мне ушла?
Рита быстро глянула на подружку и покраснев, отвернулась:
— Да не помню я.
Тамара, стоя над ней с сигаретой, смотрела пристально и ждала. После недолгого молчания пожала плечами и отвернулась.
Подошла к окну и встала на цыпочки, открывая форточку. Присмотрелась:
— О! Глянь! Кто это там? — и протянула разочарованно:
— Тю, так тож Генка, кажись. Я думала этот, что приехал, фотограф. Чего это Генка все время тут бродит, чума.
— Ну, бродит. Пусти! — Рита выбралась из кресла, подошла к окну сбоку, чуть приоткрыла прозрачную занавеску. Тома внимательно смотрела на ее профиль:
— Та-а-ак. Ты что, ты в него втюрилась что ли?
— Да пошла ты.
— Рит. Ты влюбилась? В ссыклю этого? Он же из твоего класса! И закрой занавеску, дура, увидит что мы не в школе, заложит.
— Не заложит. Видишь, он сам…
— Сам-сам! Какого хера, бля! Узнает Яша!
Рита дернула занавеску, та упала на место, колыхая сказочными изгибами нарисованных листьев.
— Что ты мне тычешь своим Яшей! Что? Я теперь и посмотреть не могу, куда мне хочется? И поговорить, да?
Выхватила из волос шпильку, бросила на пол. И щеткой стала быстро расчесывать темные пряди:
— Яша то, Яша это! Мы перед ним, как зайцы, бля. Ну? Что я такого делаю, что?
— А то. Будто не знаешь что. Мы сейчас — яшина надежда. Мы — первые. Лучшие. Забыла? Ты же сама хотела и как радовалась. Дурочка дикая, тоже мне. Свяжешься с этим пацанюгой и все лето нам просрешь! У нас с тобой — будущее!
Тамара, прислонившись к стене, водила глазами за подругой, а та, в такт пластмассовому тиканью часов, мелькала по комнате — накинуть на кружевной лифчик снятую школьную рубашку, заправить в юбку, натянуть потуже, до блеска, прозрачные колготки и — в коридор, шуршать там нейлоновым пальтишком.
Заглянула обратно, блеснула темным глазом из-под расчесанных красивых волос:
— Не дрейфь, Тамаркин. Можешь еще курнуть. Я быстро, пару слов скажу ему и все.
Хлопнула входная дверь. Загремела в солнечном дворе цепью собачка Сушка, мелко затявкала, радуясь хозяйке. Тамара снова подбежала к окну, отвела край занавески. Затягиваясь, следила, как сходятся на рыжем склоне две фигуры.
— Привет, — сказал Гена и прокашлялся. Рита нащупала на косой тропинке ровное место, уперла покрепче подошвы сапожек и стояла перед ним, красиво, чуть изогнувшись. Мальчик глянул быстро, как обжег темным глазом. Нахмурился.
— Ну? Что ты тут снова делаешь?
— Так…
— Так?
— Ну.
— Геночка, какие мы, однако, разговорчивые…
Разглядывая узкое лицо, черную длинную прядь, выбившуюся из-под капюшона куртки, улыбалась по-взрослому, со значением. Ждала.
— Я контрольную хотел. Ну, ту, по социологии. Ты обещала, помнишь?
— Помню. Так позвонил бы. Или в школе сказал.
— В школе. Я ждал тут, думал, выйдешь и вместе пойдем. А потом смотрю, Тамарка к тебе.
Белое облако двигалось, наползало на невысокое солнце. По рыжей траве катилась к ним прозрачная тень. Рита подняла руки и, поправляя, приподняла и пропустила сквозь пальцы темные гладкие волосы, медленно. Мальчик сглотнул, стал смотреть на край тропинки.
— И ты не пошел в школу.
— Ну, не пошел. Вы ж тоже.
— Геночка, нам не страшно. Яков Иваныч сделает справку, что ездили на обследование. Или — тренировка важная.
— Какое обследование?
— Да без разницы! Сделает и все! А тебе, дурилка, попадет. Тебе нельзя, ты же в институт собрался.
— А ты?
Облако навалилось на солнце. На лица набежала тень, зимняя жесткая трава посерела. Рита пожала плечами, сунула в карманы пальто озябшие руки.
— Не знаю, Генка. В этом году, может, и нет. У нас будут сборы тренировочные, Яков Иваныч обещал. Если все удачно сложится, может, через год.
Генка с размаху пнул вывороченный комок глины на краю тропинки. Брызнули в стороны рыжие ошметки. На самый большой наступил подошвой, раздавливая. И покачнулся на склоне, взмахивая руками. Рита ойкнула и подхватила его за локоть, прижала к себе:
— Покатишься, дурак!
Обнявшись, балансировали на крутизне и тень соскальзывала с их лиц, как тонкий прозрачный тюль с вымытого окна. Солнце выбиралось с другой стороны облака, потягиваясь светом, разбрасывая лучи. Заблестели приглаженные вчерашним ветром полегшие стебли. И небо — синее-синее…
Рита закрыла глаза, чтоб лучше слышать у щеки хриплое Генкино дыхание. И тут же открыла, услышав стук форточки, вытянула из-за его плеча шею:
— Черт, вон Тамарка.
За блеском стекла виднелся расплывчатый овал лица. Хлопала раскрытая форточка и вытягивался в нее язык прозрачного тюля.
Рита отстранилась. Поправила наехавший на лоб мальчика капюшон:
— Ты иди, Ген. К третьему уроку еще успеешь. Про нас не говори ничего. А тетрадку я завтра, в школу. Ладно?
Повернулась и осторожно стала спускаться по мягчающей на солнце глине, ставя ногу на край тропки, заросший крепеньким спорышом. Гена стоял, смотрел, как волосы ее светят каштановым глубоким блеском на светлом нейлоне пальтишка. Сказал в спину, пока еще недалеко ушла и услышит:
— Я без тебя не поеду поступать. К Яше пойду, в бригаду.
Колыхнулись по спине длинные волосы. Рита обернулась.
— Ген… Ты с ума сошел? Ты же — умник первый. И мать на тебя… Не смей!
— Ритка! — за стеклом изогнулась тонкая фигура, в форточке, путаясь в занавеске, маячило Тамаркино лицо, — телефон, Ритка! Давай сюда, скорее!
— Иду!
Она сердито посмотрела на мальчика.
— Ладно. Завтра поговорим, в школе. Хорошо?
— Хорошо.
И снова сказал, уже дождавшись, когда отойдет подальше и, может быть, не услышит: