— Да, было хорошо, — Витька припомнил истекающий янтарем балык на рваной газете, и как Наташа вынула заколку из волос и потекли они по свитеру вниз, закрывая лицо. А снаружи холодная темнота широко качала безопасный уютный салон.
Две официантки, с лицами в полумраке неразличимыми, двигались синхронно, как пловчихи на выступлениях, подходили с подносами, нагибались, поблескивали разноцветно зубами, длинными серьгами, круглым бликом на колене. И отходили, покачивая короткими юбками, отставляя в стороны локотки. Витька не мог сказать, видел ли он их утром, в спортзале.
Когда принесли исходящую ароматом мяса и специй пузатенькую кастрюлю, Яша махнул на них рукой:
— Все, милые, свободны, дальше мы сами.
И, гремя крышкой, ловко подцепляя что-то темное, каплющее вязко, сказал:
— Не подгадал, но ладно пришлось. Просмотр у меня сегодня, Витек. Ты в столицах, может, что скажешь по делу. Девочки хорошо готовились, год занимаются. Давай тарелку, я тебе каперсов.
Витька подал тарелку и вытянул шею незаметно, посмотреть, как же выглядят каперсы.
Медленно жевали мясо, заедая острыми плотными бутонами, кисловатыми внутри. Слушали музыку. Когда два раза подчистили тарелки, Яша махнул рукой с зажатой в ней вилкой, и, покачивая короткими юбками, официантки переменили посуду. Запах кофе вплелся в мигание света. Хозяин тронул Витьку за локоть, показывая, стул надо развернуть, оставляя темного диджея за правым плечом, чтоб перед глазами — затянутая блестящим гобеленом стена. На ткани изогнутые драконы, раскрывая пасти, хватали друг друга за хвосты.
Свет в зале погас совсем, полотно поползло в сторону, собирая драконов гармошкой. Открылся подиум, сто раз Витька такие видел в фильмах, и шест никелированный — блестит, уходя в темноту потолка. Опустил под скатерть руку, пощупал себя за колено, убедиться, что не в кино попал, а в реальности все. В странной поддельной реальности, где за окнами, не забыть бы, море, — тяжелое зимнее. Поймал мельком Яшин взгляд, быстрый и напряженный.
И под тяжкое дыхание ударных пошла из глубины подиума на них Тамара, той самой походкой, которую по телевизору показывают всем, раскрывшим рты мечтательно от блеска гламурной жизни, которая ведь есть где-то! Серебряные монетки блесток на прозрачном трикотаже купальника, как следы множества пальцев на мягком стекле. Короткие волосы венчал обруч с током высоких перьев. И маленькая плеточка в руке покачивала узкими хвостами.
Улыбнулась. Потянулся, перетекая вслед за извивами музыки, танец тренированного тела.
Витька смотрел, иногда, спохватываясь, подносил к лицу пузатый бокал и отхлебывал, пачкая красным вином край рта. Сбоку, из полумрака сверкал изредка Яшин глаз, тронет лицо и снова на девушку. Танец Яша наблюдал пристально, покачивал в такт музыке головой, пару раз нахмурился и даже по столу пристукнул ладонью. Удовольствие на его лице сменялось тренерским напряжением из утреннего спортзала.
Оставшись в маленьких стрингах, Тамара откинулась возле шеста, и, под заключительные аккорды, хлестнула себя по бедрам и спине, оставив на коже тонкие розовые полоски, такого же почти цвета, как маленькие полукружия сосков. Яша наклонился к Витьке:
— Потом она плетку, типа, продаст, понял? И этот, кто купил, сможет ее чуток похлестать. Ну, как тебе?
Витька сделал бокалом неопределенный жест.
— Н-ну…
— Да ладно, девка-то праздник, смотри как пошла! Я тебя про фокус с плеткой спрашиваю, хорошо мы придумали?
— Мы? Это кто — мы?
— Ну, мы с ней, с Томкой. Долго сидели, думали, какую изюминку, ну вот ей идея и пришла.
— Ей…
Но тот уже отвлекся, следя за следующей девушкой. Очень старательно, как на уроке физкультуры, та перечислила телом ряд зазывных поз и, под окрик, остановилась виновато. Музыка стихла. Но Яша ругать не стал, сказал только:
— Говорил же, рано тебе. На следующий год поедешь. Беги, тренируйся.
— Яков Иваныч, — Витька глядел в спину семенящей девушке, — сколько ей лет? Хоть пятнадцать исполнилось?
— Обижаешь, друг. Два месяца назад шестнадцать спраздновали.
— Я, может, не в свое дело лезу, но это же уголовщина, разве нет?
Яша захохотал, толкая Витьку локтем:
— Ну, насмешил! Какая же тут уголовщина? Танцуют девчонки, стараются. Я их насилую, что ли? Эта вот, пигалица, ее отец привел. С наркоты я ее снял, год сидела на игле, и плотно. В техникум, видите ли, поехала после седьмого класса, воздуха ей городского захотелось. Сейчас поглянь, щеки, как помидоры, сиськи растут, разряд по плаванию. Летом на сборы едет от нашего района, по фитнесу.
— У шеста фитнес будет? С плеткой?
— А хоть бы и у шеста. В постель я ее не кладу ни под кого, денег, за то что жива осталась и бомжевать не пошла, она и так заработает, попкой вертя. И воздухом городским подышит, цивильным. Покатается со мной и в Милан, и в Дубровник… потом. У меня дорожек немало натоптано. И строго — спиртного ни-ни, курить ни-ни, никаких ухажеров, что думают только завалить и брюхо девке надуть.
— Благодетель, значит. Высшего разряда.
Музыка еще звучала, но следующая девушка остановилась, увидев, что Яков Иваныч на подиум не смотрит, а повернулся к гостю, облокотившись о стол среди сбитого строя рюмочек и стаканов. Стояла, переминалась высоченными платформами, поправляла тугой корсетик лакированной кожи. Ждала.
— А тебе больше нравится, когда они тут коров с козами пасут, а с двенадцати лет трахают их по пьянке все без разбору? Или в бурсу поедут таблетки жрать и грязью становиться? То, кто выжил, да-а-а, харрошую жизнь потом имеют — с утра до вечера топать галошами из курятника в коровник. Пару юбок с жакетами наживут, дубленку. В гости к дочке съездиют, которая в городе замужем. И год потом соседкам хвастать, как мюслями обожралась.
Шипение в последних словах толкнуло Витьку в горло, защекотала пониже выреза джемпера змеиная голова. Как подтвердила сказанное.
Он сел крепче, расставил под столом ноги в легких туфлях с подобранными в цвет носками и приготовился возразить. Но посмотрел на мелькнувшую сталью седину в Яшиных кудрях и остыл, с отвращением к бесполезности спора. А хозяин махнул рукой:
— Витюха, неужто спорить станем?
Витька пожал плечами и снова стал смотреть на чернолаковую девушку, послушно хватающую шест ногами такими длинными, что исчезали они в темноте у потолка, пока волосы мели бежевый пол.
Музыка была хороша, танец был хорош, и все вокруг отдавало радостным безумием реальности без оборотной стороны. Реальности на уровне полиграфического лака: ни стертых туфельками ступней, ни тренировок до изнеможения, ни слез в раздевалке, ни принуждения, ни насилия, ни горя, ни любви. Сплошной праздник блеска, каким он не бывает в жизни. Потому что там, где живут по правилам роскоши, там по ним живут. А здесь, по велению одного человека, создан плоский мирок, будто выдранный лист из яркого журнала прилажен на дощатую стенку бытовки.
— Оленька… Когда в пятом классе была, батя собрался переезжать, за двести километров. Зарплата там, вишь, выше, куры яйца с арбуз несут. А она, зайка, уже тогда — пробежит и так глазком ошпарит, хоть лед прикладывай. Ну, состряпал я ему должность бригадира в соседнем колхозе, теперь весь в бабле, жене серьги золотые покупает. А девчушку я тогда же в спортзал взял. Гордость моя. Разглядел. Лет пяток нам с ней хорошо работать, правильно. А потом пусть и замуж.
Витька смотрел на гордость Яши, Оленьку. Скромно глазки опустила, но какая уж скромность у шеста в крошечных трусиках, подошла к самому краю подиума и, встав на коленки, подхватила себя под груди, свела их вместе, четко отпечатывая на белой коже черные, в лаковых перчатках, пятерни, и медленно стала запрокидываться, открывая белое горло. Кожа на впалом животе натянулась, очеркивая светлой тенью ребра и от напряжения позы фигура стала рельефной во всех мелочах.
Витьке расхотелось всего, кроме девушки. Смотреть не мог, мало было. Держал на коленях потные руки, напрягая, чтоб не вскочить, хватая согнутое почти перед носом колено. Повалить прямо на пол.