Там, далеко влево, за мысом Огелин — Закатная бухта. Если идти от нее по берегу, то через пару часов — маяк. Днем не виден. Ночью надо смотреть на море и тогда по воде ходит его свет. Левее маяка — только степь. За ее холмами — райцентр, туда идет из поселка дорога, старая и корявая, узкая. А оттуда уже бетонка до города. Но её не видать, далеко. Только вот еще левее насыпаны в степи домики Верхнего Прибрежного. Когда маленький был, очень радовался, что живет у моря и боялся вечерами, засыпая, а вдруг переедут, мать все время причитает, что там школа близко и зимой не надо по грязи и снегу ему пешком таскаться с тяжелой сумкой. Но как же без моря? Рядом и без него? Жалел пацанов из Верхнего, а они всегда завидовали Нижним. Потому в школе дрались.
На полдороге от Верхнего к берегу «Эдема» макушки холмов покрыты щетками сосновых посадок. Темные такие сосны. Кое-где даже белки там есть. И снова степь, степь. Ираида Васильевна говорит, что все холмы здесь — скифские курганы. И может быть, в них — золото. Потому на холмах появляются свежие ямы, но пока что ничего золотого археологи не нашли. Только вот на мысу Прибрежном каждый год летом экспедиция, но там только черепки, пустые могилы и редко-редко — черные от древности монеты, кривые все.
«Эдем» отсюда почти и не виден. Крыши краснеют, но каменюка на склоне их закрывает от глаз. Только мыс Прибрежный виден отовсюду. Огромный, весь в скалах, будто динозавр на лапах поднялся и смотрит в воду, напружив толстую шею.
На поселок и море за спиной Генка не стал оборачиваться. Прошел по низкой траве вершины, стриженой постоянными ветрами и стал спускаться в сторону камня-уха, за которым, в низине, вросшие в землю камни поменьше окружали черное кострище. Там всегда тихо, ветер не долетает. Можно достать из расщелины плоскую деревяшку от рыбного бочонка, посидеть на камне, у черного пятна спаленной земли. И идти дальше, замыкая свой большой круг.
Он съехал по скользкой в тени глине и, обжигая руку, ухватился за каменный выступ над закрытой площадкой. Внизу у кострища, подложив под светлое пальтишко деревянную плашку, спиной к нему сидела Рита. Подтянула чуть сбоку ноги в старых стоптанных сапожках без каблуков, уперла их в углубление в скале и обняла руками коленки. Темные волосы, забранные в хвост, стекали по сгорбленной спине и блестели на зимнем солнце.
46. В ГОСТЯХ У РИТЫ
Посреди степи, на широкой спине древнего холма прилепился камень, вырвался из рыжей степной глины, как лезет из десны зуб мудрости, — не острой макушкой, а неровной площадкой в буграх и впадинах. Оттого, что окружают его торчащие из земли камни поменьше, кажется: еще растет, и со временем стряхнет с себя остатки глины, прошитой для крепости травяными корнями. Кость земли, покрытая сверху шкурой травы, и, если бы время свистело так же быстро, как ветер над холмами, то видно было бы, как ворочается камень, освобождаясь. Но время камней — медленно. Для тех, кто приходит укрыться от ветра, развести костер — они не шевелятся. А для камней, наверное, жизнь тех, кто сидит у костра, подобна капле дождя, упавшей в пламя — мелькнула и нет ее.
Генка стоял, держа руку на плече камня, и острые крошки кололи ладонь. Ветер гудел над головой, не трогая волосы, пролетал выше, только шум от движений забирал с собой, и Рита не слышала ничего. Сидела неподвижно, собравшись в комок, казалось, прижимает себя к себе — сильнее и сильнее. И плечи под светлым пальто казались такими же твердыми, как камень вокруг.
Генка пошевелился, рядом с рукой оторвался от скалы обломочек, скакнул, запрыгав по выступам, ниже, ниже, — и упал на краю черного пятна, перед Ритой. Она ухватилась за деревяшку, быстро повернулась, запрокидывая голову и одновременно подаваясь назад.
— Не качайся, — крикнул Генка, — свалишься ведь!
Рита вытянула ноги и уперлась в землю подошвами сапожек, снова опустив голову. Ноги в черных джинсах были, как две полоски — ровные ровные, длинные.
Он съехал чуть ниже и пошел по неровным ступенькам с торчащими пучками травы. Горела кожа на ладони. Прижал ее к штанине чуть ниже куртки и цыкнул с досадой, выпачкав руку свежей глиной. Пройдя по мягкой черной земле бывшего костра, встал напротив, смотрел сверху вниз на гладкую макушку.
— Ты что тут?
— Не свалюсь.
— Что? — ему был виден только лоб и ровные дуги бровей, спинка носа. На вопрос подняла голову, посмотрела блестящими глазами. Ответила дальше, по порядку:
— Гуляла просто. Хотела от всех. Уйти. И тебя искала.
— Здесь?
— Нет, я просто ушла, оттуда, — чуть дернула подбородком в ту сторону, где, если взойти на холм и вытянуть шею, будут видны красные крыши Эдема. И закончила, снова опуская лицо:
— Хотела далеко идти, а потом хотела — к тебе, домой, позвать.
Генка потоптался. Под ногами хрустели старые головешки. Не знал, что делать, о чем говорить.
— Ну, видишь, нашла здесь. Теперь чего?
Рита снова вздернула лицо, глаза сузились:
— Слушай, а что ты, как сыч, все бубу и бубу? Ты нормально можешь — со мной?
Из краешка глаза выкатилась слеза, сверкнула, как маленький длинный камушек.
Генка присел на корточки и взялся за ее руки:
— Ты чего, Рит? Чего бубу, какие бубу? А то ты не знаешь, как я к тебе… Ну, растерялся… Ты вставай, холодно ведь, застудишься. Что, поругалась там? Убежала? Что случилось? Надо было сразу — ко мне.
— А я вот, сразу к тебе. Видишь?
— Вижу…
Поднявшись, постояла чуть и качнулась к его груди. Генка обхватил ее плечи и прижал губы к волосам. Волосы были холодные, пахли ветром и немножко шампунем. Он уже не хотел ничего спрашивать, только стоять бы так. Но вдруг что-то случилось? Стал отодвигаться, но Рита прижалась теснее. Дышала глубоко и он чувствовал, как прижимается к куртке ее грудь.
— Давай немножко постоим, — сказала невнятно, — и пойдем. Я к тебе пришла — рассказать. Потом расскажу, хорошо?
— Конечно. Хорошо. Когда захочешь.
Ветер над головами подсвистывал, он был быстрее их, людей, соразмерен не им, а медленным камням, но люди, стоявшие плотно и неподвижно, сейчас, наверное, казались ему такими же, как старые камни, медленными и неуклюжими. Но ветер-южак не умеет злиться, ко всему — с добротой. Терпеливо ждал, когда двое, одна, подняв лицо, другой — склонив, нацелуются до жара. И, когда они медленно вышли, держась за руки, потому что обнявшись идти вниз по склону неловко, — мягко подул навстречу, остужая лица.
Шли по короткой траве, не по тропинкам, потому что тропинки — узки для двоих. Южак не давал говорить, заглядывал в лица, трогал за уши, путал волосы, откидывая их со лба. Генка накинул на голову Риты капюшон, поправил.
— Мне тебя так не слышно, — сказала. Он улыбнулся и нахлобучил свой.
Так и шли, молча.
Обходя в низинах тайные заплатки снега, двигались вглубь степи. И вышли на крученый проселок среди холмов. Ветер остался наверху, загудел далекими весенними пчелами, не мешая. Рита скинула капюшон. Солнце глядело им в спины.
— Если мы по ней, то обратно, к Эдему, — полуспрашивая, сказала.
— А свернем на последнем холме, спустимся в поселок. Знаешь, ко мне… у меня там батя, дома. Мать сегодня еду всякую готовит, на праздник. Я бы и ничего, но пристанет, чтоб помогал.
— А у меня никого. Бабка Настя только с телевизором. Ей папка поставил в комнату прямо.
— А..
Тени, еще не слишком длинные, вырастали из-под ног и шли по дороге, а когда она виляла, взбирались на рыжую траву. Потом возвращались. Генка не знал, что говорить. Вот этими губами, на которых еще поцелуи. Твердые и сухие Риткины губы пахли степной травой. Или это запах ветра кругом?