Сжал руки на баранке и плавно, не снижая скорости, объехал яму.
«А что ж маяк. Торчит там Колька, как бельмо на черном глазу, но там же и Дашка. Дашка, Даренка, горячая… ну ладно, девчонка. Как тогда, в молодости, все славно получилось. Сопляк еще был, Яшка Каюк, а скрутил, сплел все как надо, и теперь вот, пока эта корова пустобрюхая на маяке торчит, муженек к ее подолу привязан. А она до сих пор, только глазом подморгни, сорвется и все сделает»
Руки Якова скользнули ниже, устроил их расслабленно, почти на коленях, придерживая баранку большими пальцами. Пустая дорога свистела на скорости, и мотор урчал, как сытый кот.
«…И как сообразил, что надо делать, а? Под утро посмотрел на поблядушку эту столичную, что неделю коньяк с ним сосала и после отрубалась, рот раззявив. Растолкал, быстренько в райцентр проводил, хоронясь, чтоб не видал никто. И засел в домике, как мудрый паук. Два дня ждал, посылал пацанов за жратвой и пойлом, вроде как любовь крутит, из койки не вылазя. И Дашка-мушка попалась, вот как попалась! Горячая какая, за эту неделю так измучилась в ревностях, что вилась вся, под руками таяла, все-все делала, да так, уууу…»
Взвизгнули тормоза. Яшу кинуло на руль грудью и он рассмеялся, смотря перед собой радостными от воспоминаний глазами. Пошарив в бардачке, достал бутылку колы и хлебнул, лаская пересохший рот. Пряча бутылку, подумал снова, как думал все эти годы часто, а в последние все чаще, что — избран.
«Ведь не сам понял, а проснулся и было сказано, что делать-то. И показано. И на следующий день, когда уж Дашку на катере пользовали, звон этот пришел, вроде колокол, но не сверху, а как изнутри себя. И было в звоне как раз о том, что — если помучаешь всласть, то после получишь вдоволь. Проверил. И вправду. И сразу глаза открылись, понял, куда смотреть, куда идти. Бумкнуло — во всю башку»
Яша хохотнул и ощерился.
«А и хрен, могу и посмеяться, никто не видит, не слышит, хоть ори, хоть стишки читай. …Вот если б впросак попадал, тогда точно — с катушек съехал. Но все, что говорено было в голову, все получалось! А если получается, хрен ли думать — съехал, не съехал. Пусть убогие боятся глюков да голосов. А если польза для жизни, чего же бояться!»
— Не бояться! Никогда не бояться! Смелым все, трусам — огрызки.
Битая дорога, измученная капризами холодов, пласталась под крепкие колеса, правильные колеса отличной машины. И, ничего не боясь, Яков смеживая веки, ехал в полудремоте, зная — избран и потому не разобьется и не вильнет с обочины в овражек.
«Еще делов много, ох сколько наворотить можно! „Эдем“ работает, да это начало только. Земля без хозяина, да разве ж можно? Непорядок и грустно. Но ниче, теперь Яков Иваныч ей хозяин. Кому еще такие сны снятся? А-а-а… Такое увидеть и понять, это надо иметь такую вот жилу, такую силищу в руках и в голове. Никогда теперь пусто не будет здесь. А будет скоро выбранная Матерь, родит ему сына и с этой поры не перервется власть над землей. И когда придет время уйти туда, где все время черно и сладко, — останется взамен ему молодой, сразу ученый и с крепкими руками. А что можно ими сделать, отец научит. …А пока заботы-заботы. Лариску надо прижать. Пацанка ее сбежала, кобыла беспутная. Далеко ли убежит? Все они в шаре и старшая Ларка в нем, и младшая тоже.»
— Лариска, лиса ты облезлая, посмотрим, как запоешь, когда прилетит тебе из города телеграммка. О девке твоей…
«Зазря девок нищить нельзя, девки вещь нужная. Пока стоит этот мир и пока у мужиков есть, что в дырки совать, надо девок пользовать. Но если девка перестарилась, молодость проскочила, то — бесполезна. А бесполезные портят мир, как дрянной воздух. Уберу обеих, мир и не заметит.»
— Заметит мир! Сгинет Ларка со своим облезлым домишком, и мир выпрямится, расправится… Успокоится…
— Будет все кругло, гладко и по-моему, да, мужик?
Он подмигнул себе в зеркало.
Над плоской степью вырастали серые пятиэтажки райцентра. Бывший военный поселок, окруженный бетонными развалинами укреплений и ржавыми полосами аэродрома, заросшими травой.
Здесь Яков Иваныч встретится с инспектором рыбнадзора, кое-что передаст, как всегда — порадовать вкусненьким на праздник. И поедет дальше, как раз успевая в город, прошвырнуться по нужным местам и после забрать заказчиков сладенького, что специально прилетели в гости издалека.
Усмехнулся, припомнив утренний разговор.
«Пока дело далёко, ах, какие все смелые, поржать, по плечу Яков Иваныча похлопать. А как время подошло, так сто раз уж спросил, ссыкля жопастая, а не малолетка ли, и чтоб все секретно. И говорить ссыт, а ехать и делать еще ссыкотнее ему, тьфу, немочь столичная. Жену боится, в газетки попасть боится, ах и тяжело же быть крутым в городе.»
Посматривая на серые дома, Яша прогнал дорожную дремоту. Въезжая в нужный переулок, ухмыльнулся.
«Прав столичный — рискует, падла. В любом другом месте так рисковать — идиотом быть. Но перетоптал его Яков Иваныч, приедет, никуда не денется, как тот мыш у змеюки в пасти. Потому что нужен. Для того, чтобы жертва правильно была сделана, нужны звери. И змеи. И крысы.»
Мелькнула под колесом рыжая кошка, метнулась к помойке, ставя трубой хвост. И, окончательно проснувшись, Яша выбросил из головы странные мысли.
А под старой грушей, привалившись к растресканной коре, засыпал черный демон. Баюкая на груди, обнимал живой шар множеством пальцев. И его не удивляло умение Яши всех заставить делать то, что нужно ему. Пока они вместе, их мир — в их пальцах.
53. РАЗНОЕ ВРЕМЯ
Время жило само по себе, пласталось по земле дымом, текло водой, стреляло сухим сучком, сламываясь от внезапных перемен. Время было свободным и мерность его определялась законами жизни и смерти. Быстро и медленно двигалось оно, как перевиваются струи воды в одной волне — у каждой струи своя дорога и скорость.
И только человек, взяв острый нож необходимости, рассек время на равные куски, склеив после, и сказал «будешь таким, одинаковым для всех». Но времени наплевать на узкие шрамы поперек тела его змеи, оно течет само. И кто-то просыпается посреди жизни-сна, ероша вдруг поседевшие волосы и снова поспешно закрывает глаза — уснуть, не видеть морщин на лице. А кто-то за несколько дней проживает три жизни, пять жизней, семь…
И не отдать своего времени взамен чужого. Протечет через пальцы и останется с тобой.
Генка снова шел по песку. Пусто было у камней и солнце светило, делая воду зеленой, как обкатанное волнами стеклышко бутылки. Красиво. Мокрый песок плотно лежал под ногами и Генка иногда загребал краем кроссовка, чтоб показать песку, что он сильнее. А то кому же еще показать? Можно свернуть на улицу, посмотреть, не закрыла ли Тонька магазин. Взять водки. Мать с батей уйдут в гости, и в пустом доме можно будет напиться. Но есть примета, как встретишь Новый год, так и проведешь…
Он не верил в приметы, просто исполнял машинально привычные действия: ускорял шаг — не дать коту перебежать дорогу, и не проходил под лестницей. А больше и не знал примет. Но сейчас вспоминал ежегоднюю суету матери, чтоб все было, как надо — в ночь Нового года. И пусть дальше все продолжалось так же, с руганью за едой и грязными ботами, шаркающими по комнатам, но в эту ночь, чтоб еда, водка, наряд, и люди вокруг. Ведь не совсем пропащие, вон пенсию муж получает какую, и сыночка — умница.
Генка встал у самой воды. Носы кроссовок темнели от маленьких волн. Нельзя ему водки, хоть и сильно хочется все забыть, бросить. Надо быть там, где Рита, хоть и больно это совсем. Но ведь она там совсем одна!
Развернулся и, растягивая кулаками карманы куртки, пошел к дому, все быстрее.
Пустой дом брошен в спешке. На кухонном столе валялись скомканные газеты в жирных пятнах и пустые грязные тарелки, видно мать заворачивала праздничную еду, унести в гости. Генка постоял в дверях. Не хотелось заходить и прикасаться к беспорядку.
Пошел к себе. Совсем пусто было в голове, шел по коридору, шоркая плечом по беленой стене, иногда специально покрепче. Раскрыл дверь и снова постоял на пороге, оглядывая комнату. На столе посередке белел листок, прижатый извилистым камнем.