— Видел, видел, как шел, в окно смотрел, — закричал хозяин. Голос его замедлился, стал тише и вдруг замер, брошенный на полпути.
Витька опустил руку с граненым синим цилиндром. Повернулся, чувствуя, как поверх его кожи незаметно скользит кожа змеи, а поверх нее скользит взгляд Яши.
В коротком молчании, казалось, слышны тающие касания снежинок за стеклами.
— Вот, значит, что у нас. Тут.
— У меня, — поправил Виктор. Открыл флакон и перевернул, прижимая отверстие ладонью.
— Ишь ты…
Яша перетоптался, сверкнув лезвийной стрелочкой брючины, и кажется, захрустела вслух дорогая сорочка. Витька поднял согнутую лодочкой ладонь с лужицей запаха в ней, приложил к шее, под завитки отросших волос. Навстречу Яшиному одеколону поплыл запах летней степи, настоянный на чабреце и полыни.
— О черт, как пахнет-то! Где взял?
— У тебя на полке. Яков Иваныч, мне одеться надо.
Яша собрался, будто самого себя затрещиной загнав обратно, в привычный медовый свет номера-будуарчика, хохотнул:
— Да чего ж тебе одеваться. Для тепла разве. А то — ходи так, все одно весь раскрашен по не балуйся. Я чего сказать заглянул, через час банкет, танец, поедим хорошо, старый год проводим. С нужными человечками познакомлю, коли дальше будем работать — обоим сгодится. Там можешь снимать, а можешь и просто водки пить, как схочешь.
Стоя у двери, говорил, а глаза темными жуками ползали и ползали по коже Витьки. Оторвался от разглядывания, подмигнув:
— А потома — сюрпризец. Это уж к самым курантам. Вот тогда твоя наука-то и понадобится. Понял?
— А подробнее не расскажешь, что снимать? Мне приготовиться нужно.
— А чего тебе готовиться-то? Линзу протер и вперед. Свет и всякое, так все готово, перед началом проскочишь первый, покажешь только, где как лампы повернуть.
Потянул дверь, ступая в коридорчик. Писком оттуда прокричала, судя по голосу, пятиклассница «здравствуйте, Яков Иваныч!», но Витька знал уже, малолеток незаконных на Яшиных вечеринках не бывает, и передернулся от мысли, как бы не бывает, но вот простучала каблучками мимо, специально на малолетку похожая. На любителя предусмотренная.
Вслед широкой спине и крахмальному локтю сказал негромко, не заботясь, услышит ли:
— Нет.
Локоть замер. Спина двинулась обратно, разворачиваясь.
— Что нет? — глаза были уже не жуками, а черными камешками, тяжелыми, как гремящие в прибое кремни.
— Мне нужно больше знать.
— Тебе-то? Зачем?
Витька сдернул со спинки кровати полотенце, затянул вокруг бедер и сел, упирая в пол мокрые ступни. Заговорил голосом, натянутым до последнего предела перед криком:
— Значит, слушай, хозяин. Я приехал сюда — одному побыть. Ходить по берегу, по степи. Мне так надо было. Ты меня обворовал, а потом заставил, работать на себя. Планы какие-то строишь. Приказываешь. А я соглашался? А даже если согласился, чего ты лезешь в саму работу? Даже рыбу ловить, надо секретов знать, от отца к сыну они. А тут — потоньше, чем рыба. Свет, говоришь, линза. А что ж сам тогда не снимешь? Но ты — ко мне пришел! Понял?
Выкрикнув последнее слово, Витька мельком подумал, что кто-то уже кричал так, с угрозой это же слово, а он просто вернул его Яше. Да. Карпатый так, Ладе в машине. Чтоб ласковой была, по приказу. И ярость от быстрого воспоминания подпрыгнула к самому горлу, так что закашлялся и вытер рукой заслезившийся глаз.
— Ну-ну, еще заплачешь, не гоношись, — Яша хохотнул, но глаза все тяжелели под веками.
— Не заплачу. Я тебе объяснить хочу. Если ты меня на работу, то дай мне ее сделать. Я сам знаю, что мне для того надо. Или — сам делай.
Яша прикрыл дверь, шаря рукой за спиной и подтянул к себе стул. Сел, положив на спинку подбородок. Рассматривал Витьку холодными глазами.
— Понял, мужик, понял, не дурак. Теперь послушай меня. Сперва о том, какой ты, сука, бедный. Побыть один, говоришь, приехал. Я не знаю, что там у тебя за трепеты в душе, но я мокруху нутром чую. Спрятаться приехал, раны зализать. Как знаю — мое дело, ты в одном мастер, я в другом. Заставил я тебя, говоришь? А сам не хотел, значит? Не снимал, девок моих не ебал, шампанское мое не жрал, так? Что тебя тут, паспорт, штоль держит? Ну-ну-ну! Сам захотел, сам остался. Вона, как глаза заблестели. А был как мороженый кур, мертвый.
Он покачивался, поскрипывая стулом. Под полупрозрачной белизной рубашки гуляли круглые мышцы, просто так, от удовольствия противостояния.
— Теперь, про сюрприз. Обломал ты меня, да. Насмелился правду сказать, перечишь вот. Я, понимаешь, в тебе запутался слегонца. Вроде ты мне и работник, а вроде и родственная душа…
— Я? Тебе?
— Заткнись, разрисованный. Ты, ты! Но сейчас работа важнее. По-родственному потом побазарим, когда все с плеч скинем. А сейчас буду с тобой, как с работником, ценным. С мастером. В-общем, так. Одевайся и приходи в банкетный. Когда все будут водку бухать и на дойки пялиться, мы с тобой сходим, посмотрим, и там я тебе все расскажу. Один на один. Идет? И будет у тебя еще куча времени, часа три или четыре. Сосредоточишься. А больше тебе и не надо.
— Откуда знаешь, сколько мне надо?
Яша усмехнулся и встал, поправляя запонки на твердых манжетах:
— А похожи мы с тобой. Как от одной матери братья.
Отодвинул стул и, подходя, наклонился, заглядывая Витьке в глаза:
— Вот только отцы у нас разные. Твой оттуда, — он ткнул палец к нежному потолку в кругах света, — а мой… — и бросил руку висеть свободно, показывая пальцем вниз, на мокрый отпечаток Витькиной ступни.
Дверь стукнула, а Витька еще несколько минут сидел, ощущая ступнями вместо пола тонкий лед, границей меж двух миров, от которой разлетались две бесконечности. В нижней бесконечности все шевелилось, опасно касаясь ног. Верхняя трогала веки и лоб легким ветерком. «А мы между ними, ходим, перемешиваясь», подумал Витька и осторожно встал одеться, уговаривая себя, — не провалится и не улетит.
56. ВАСЯ УХОДИТ В «ЭДЕМ»
Море качалось, выпив красного вина заходящего солнца. Смотрело вверх, запрокинув зеленое лицо, черное в середине от глубины и ему не мешали прозрачные облака, сыпавшие редкий снег, чтоб, как надо, в зимний праздник. Соленая вода обнимала огромный круглый мыс с впадиной в центре. Говорили, там был вулкан, давно, миллионы лет назад. Но ученые, рассмотрев в умные приборы берега и камни под цветущими травами, сказали свое слово. Не вулкан. Древние кораллы росли и умирали, создавая кольцо, подобное океанскому атоллу. А после окаменели, расталкивая море серыми плечами скал и валунов. Каменное кольцо, впору великану даже не из сказок или мифов, а еще большему.
…Теперь камень укрыт землей, как толстым живым одеялом. Земля поросла травами. И стало это так давно, что теперь камни, травы, деревья в балках и кайма желтого песка, которую вечно облизывает море — нераздельны. Иногда море, раскачавшись, выламывает из берега куски скал и роняет их в себя. Сверху наваливается на каменную рану оползень, укрывая глинистым одеялом обнажившиеся древние камни. Ждет трав. И они приходят. И снова все так же, как тысячи лет назад. Море, скалы под глиной, укрытой травами. Только вместо неподкованных копыт коней кочевников степь на холмах мнут колеса машин. Дыхание здешней земли, медленное и мощное, не дает строить удобных путей, — как проложить их там, где вдох разорвет асфальт ветхой лентой, а выдох сомнет разорванные концы, вспучивая рассеченные края новенького асфальта. Кажется, вот-вот земля оторвется и уплывет, крутясь, в море, пристанет к другим берегам и там заснет. Может, так и будет, но время земли медленно и не нам увидеть это. Нам лишь смотреть, как перемешивает земля сама себя, будто огромной ложкой, подскребая края песка. Делаются узкие пляжи широкими, а широкие пропадают через несколько лет, чтоб появиться с другой стороны круглого мыса. И те, кто живут здесь, дышат с землей и морем — пусть в тысячи раз быстрее течет их время, но оно вплетено в общее дыхание.
Те, кто живут здесь, ходят узкими тропами над бешеной водой каменных бухточек, и, когда земля, вздохнув, сдвигает кусок тропы вниз, к морю, то рядом протаптывается другая, чуть выше. Покатая, скользкая в дождь, но по бокам ее растут крепкие кустики полыни, тянут обтерханные суставчики пальцев, чтоб было за что держаться, не сваливаясь на зубы камней в воде.