Создав в темноте рисунок из нескольких движений, смуглая танцовщица склонилась перед Витькой, протягивая ему поднос. По виду бронзовый, хотя Витька смутно представлял себе, как выглядит бронза. Темный, с мягким блеском, по краю — орнамент из переплетенных стеблей, листьев. И змей. Никуда от них, думал Витька, пока девушка, перетекая по-змеиному, смотрела на него поверх подноса неподвижными глазами. Из глаз ее, казалось, текла жара и трещание кондиционера становилось надсадным, переходило в писк. Так пищат насекомые, что хотят крови, когда кожа влажная и пахнет тобой.
Витька рассмотрел лежащую на подносе горку стеблей, торчащие листочки и сухие плоды. Поднял глаза и кивнул, давая понять, все, увидел. Но она продолжала стоять в поклоне и не отводила взгляда. Только качнула подносом. Тогда Витька, колеблясь, протянул руку и коснулся сухой травы. По изменению музыки понял, правильно. Бархатистая трава покалывала кожу сломанными кончиками стеблей. Запах, что приняли пальцы, был незнаком, раздражал непохожестью ни на что.
В ноющие звуки флейты вломился концом бревна глухой удар барабана. И еще один. Витька ждал, что девушка выпрямится, двигаясь, как вода, потекшая вверх, и исчезнет, как прежние. Но она, в медленном танце проплыв к пустому стулу, встала за ним ровно, держа перед собой поднос. Ухающие звуки били по ушам и потому Витька не сразу почувствовал, как шевельнулся ворот рубашки и отлетела верхняя пуговица. И еще одна. Его Ноа, скользя вокруг шеи, вдоль по руке, перетекла на спинку пустого стула, в переливах света мерцая цветными узорами, ползла по сиденью, вокруг ножек, и скатерть натянулась там, где край ее попал под змеиное брюхо. На сиденье встала свечой, покачиваясь, и вот уже смуглая Ноа-женщина сидела, прямо, вперив неподвижные глаза в середину стола.
Обе женщины покачивались в такт музыке, еле заметно и было видно, танцовщица и впрямь похожа на Ноа. Как рисунок похож на модель или актриса на ту, чью роль ей надо сыграть. Черные волосы казались искусно сделанным париком, а цвет кожи — подобранным гримом. И еще разница — Ноа была сплошь по смуглой коже покрыта татуировкой.
Ненастоящая встала на колени и протянула поднос настоящей. Та приняла его, приблизив лицо к стеблям и листьям. Кивнула и, потянувшись, расположила в центре стола, где, наверное именно для этого, было оставлено пустое пространство. Ухнул барабан. И по звуку его танцовщица опустилась на колени, почти легла, прижимаясь лицом к полу и раскидывая руки. Шпилька, держащая узел волос, выпала, пряди рассыпались по спине и по полу. Витька осторожно потащил к себе фотоаппарат, не отводя глаз от багрового света, заливающего совершенную женскую фигуру на гладком полу.
— Оставь, — посреди музыки голос Ноа звучал ясно и полно, по-хозяйски, — у тебя еще будет возможность снимать. А сейчас — смотри и слушай, дыши. Тебе нужны силы. Иди, — обратилась Ноа к лежащей, — ты хорошо справилась. Получишь награду.
Та встала и, поклонившись, исчезла во вспышке света. Все-таки не парик, подумал Витька. И пахло от нее… Не духи это. Не будут сочинять запах из растертых в ладонях листьев, пряных цветов с ядовитыми тычинками и сырой речной глины, в которой копошатся насекомые…
Ноа посмотрела на Яшу. И Витька посмотрел на хозяина банкета, проверяя, как тот отнесется к его ожившей татуировке? Тот не был удивлен, хотя сидел, напряженно подавшись вперед и суженными глазами ловил каждое движение вокруг стола. И было еще что-то в его глазах. Азарт, понял Витька, упоение внезапностью, рваным течением жизни. Он всегда наготове и наслаждается этим.
— Всем твоим людям надо отдохнуть, — сказала Ноа Якову. Голос ее, вплетаясь в уханье барабана, был глубоким и одновременно шершавым. Голос древней старухи, оставшейся в вечной молодости.
— Да.
— Так делай то, что решил.
Она расположилась на стуле удобнее и стала ждать, гостьей происходящего.
Тянулась музыка, вытягивая саму себя, как из-под крышки сундука мягкую ленту. И бился большим сердцем медленный барабан. Шуршали дождевые флейты и, казалось, сыплется на волосы мелкое шепотное семя. Витька глянул на соседние столы и поразился стеклянной неподвижности взглядов, каменным позам. Опущенная рука Людмилы казалась сделанной из мертвой пластмассы. Сирена, чуть отклонившись от нее, так и застыла. Неловко подался к столу безымянный охранник, уставившись на свои кулаки, в одном — вилка.