— Он заслужил награду, — ответила Ноа, глядя перед собой, — он просил и получил то, что обещано.
— Да я… При чем тут он? Он зверь, я про этих, тут!
— Вс-с-е — звери…
— Ноа!!!
Змея посмотрела на него, без удивления и без сочувствия.
— Ты — мастер. Делай свое дело… С-с-свое…
Подняла переливающуюся руку и жестом возобновила остановившееся на время разговора время. Снова двинулся вперед замерший было шофер-получеловек. Снова захлебываясь, захихикала в предвкушении старуха, тряся старыми грудями, подхватывая и тиская их. Опять подалась навстречу зрелищу Сирена и темные гладкие волосы свесились вдоль щек, раскрашенных белой глиной.
— А-а-а, — пыталась сказать Рита, мелькая языком в распяленном рту.
Время тянуло секунды, превращая их в прозрачную смолу. Луна светила чуть сбоку, превращая тень шедшего к ложу монстра в Приапа, влекущегося за собственным членом.
— Стой, — распорядился Яша и поднял толстую руку, унизанную костяными браслетами:
— Погодь…
Хлопнул в ладоши. И, обернувшись к Витьке, подмигнул косым глазом, засмеялся довольно, указывая на девушку. Стебли, туго захлестнувшие кисти рук, шею и щиколотки, поскрипывая и вздыхая, стали расползаться.
Генка подался вперед. Но лишь дернулся, в свете красной луны схваченный крепко таким же стеблями. Рита, почуяв, что хватка слабеет, забилась, стараясь освободиться. И Яша, завопив и притопывая, снова хлопнул в ладоши:
— Снимай! Скорее!
Тело ее ходило из стороны в сторону, дергались ноги и руки, голова билась о жесткие неподвижные листья.
— Смотри-и-и, смотри, как танцует ее страх, смотри! Разве сама она так сделает? Сними, мастер, оставь это мне, навсегда! Ты можешь. Снимай же!
Голос Яши приближался и удалялся, тело девушки билось, меняя рисунок теней, облитых багровым светом. Лианы застыли, не давая освободиться, но не сжимая намертво.
Витька смотрел… Она прекрасна, видел он, и сердце его ухало вниз и вверх, проговаривая медленные слова. Тонкие тени рисовали внезапные напряжения мышц и убегали, снова возникая в новых местах. И Витька вспомнил, в одном из своих ночных путешествий по интернету: длинная стена затерянного в джунглях храма, покрытая танцующими телами девушек со странными лицами. Утром, как ни искал, не нашел, думал — приснилось.
Огляделся, схваченный за виски догадкой. Повсюду, теряясь в мгле серого дыма, подсвеченного красным, на ложах-деревьях бились в танце страха женские тела. Он узнавал и не узнавал их. Вот Тамара, привязанная вниз лицом, с вывернутыми вверх локтями. А дальше за ней еле видна — та самая, что сахар грызла. С другой стороны — нимфетка с шальными глазами, она несколько раз попадалась ему в коридоре, будто нечаянно, смотрела зазывно и он, хмурясь, отворачивался и проходил мимо, досадуя на свой резкий мужской интерес. Виднелись в сером дыму вытянутые вверх ноги, захлестнутые петлей, руки, царапающие землю. И распяленные жесткими побегами рты, чтоб не говорили слов, отличающих их от сочных орхидей на стволах.
Видение древнего храма, чьи изображения он после пытался найти, с неутихающим сожалением о потере, наползло на глаза. Он не мог потерять еще раз! И вскинул руку с птицей, уже открывающей линзы-глаза. Под хриплый крик птицы успел подумать, что этого — нельзя, не надо, потому что это, возможно, испытание для него, проверка — человек ли.
Щелк. Щелк-щелк-щелк!..
Побелел свет, проявляя через красное марево спортзал. Витька, дрожащими пальцами прижимая камеру к животу, огляделся затравленно, стряхивая наваждение. Время белого света и никелированных стоек не торопилось и он выдохнул с облегчением, поняв, что увиденные им в сельве девочки еще толпятся у входа стайкой цирковых лошадок, перестукивая тихонько высокими каблучками над сетчатыми колготками. Смотрят испуганно и только коротко стриженая Тамара впереди всех, глядя с завистью и ненавистью на лежащую подругу, вся подается вперед, сама того не замечая.
Шофер склонился над лежащей, провел рукой по светлому животу. Затопала в нетерпении Людмила Львовна.
И скамья под коленями Риты стала разъезжаться в стороны.
«Там, где красная луна, она раскрывается сейчас, как цветок», подумал Витька отстраненно. Он хотел туда снять там все целиком и после вернуться к этим темным глазам ведь он ничего больше не будет видеть все сделают другие он снимет здесь только глаза как велел Яша только глаза это будет это та-ак будет… Секунду за секундой снимать, как дрогнут ресницы и в глубине глаз появится то, что там внизу, причинит и будет причинять ей боль, а всем, жадно смотрящим — сладость. Разве они не для этого, юные цветы со сладким запахом мяса? Сколько им отпущено, десять лет от пятнадцати и все, дальше жить-поживать, а она, одна из немногих, будет отмечена великим счастьем страдания, да! И он будет причастен, допущен, он ведь не сделает ей ничего дурного, он просто рядом, воспользоваться случаем, потому что такого еще — никто и никогда. Только он, один он! Не для славы и похвал, а невозможно упустить, нельзя упускать! И все, вот только сейчас, пока дали увидеть, и все, а потом — никогда-никогда. Но сейчас… Поднять камеру, нажать на спуск, легонько. Крошечный щелк, чтобы снова — танец залитых красным и серым светом прекрасных в страдании тел, отпущенных на свободу тем, что они себе не принадлежат, а значит, не могут остановиться и остановить сладкую муку. Маленькое движение пальца…