— На. Нервы успокой. Порядки лучше плавно наводить, с расстановочкой. Пять минут и двинем.
Витька бросил под ноги горящую сигарету. Карпатый хмыкнул, прислонился к нависающей стене, сутуля плечи, чтоб удобнее стоять. Засветил огонек второй раз.
— Значит так… — кончик сигареты разгорался и тускнел, — знаю я, что ты собрался делать. Сейчас за телкой идешь. Она тебе — никто. Жалеешь. Добрый. Ну да хрен с тобой. Но еще вопрос — получится ли? Ты ведь, Витяй, слабак. Помнишь, бабу свою спасти не смог, помнишь?
— Заткнись…
— Это почему? — Карпатый удивился весело, — я ведь теперь вроде как ты. Значит и ты ее, того, вместе со мной, — он загоготал и со стенки сорвалась летучая мышь, замельтешила легкими крыльями. Отмахнул ее рукой, метя сигаретой по крылу. И, оборвав смех, продолжил:
— Чмо это местное — сила. Потому не выйдет у тебя, Витек, без Карпатого не выйдет. А со мной — ништяк. И кобру твою подключим. Понял? Ты главное, не мешайся. У нас с ней контакт налажен хорошо, еще с того мочилова, во дворе у тебя. Ты главное, кивни. И делай, что скажем. Минута в минуту уложимся. Будет нам Витек, малиновый раёк. «Эдем», то есть. И клубничка со сливочками.
Под ногами на камнях догорала сигарета. Витька наступил на огонек. Спросил:
— А что хочешь? За это?
— Я? Чудак ты, паря. Я при чем? Себя спроси, чего хочешь? Был ты мальчиком на побегушках, Сеницкий тебе нос натянул на жопу, а потом его братки кашу из тебя делали. И, если бы не я, а? А?
— Я другое спросил.
— Да не дурак я! Две минуты у тебя. Ты заглянь, поглубже. Если заместо дымного урода, который бля рыбу жрет с кишками, — мы с тобой? Все готовенько, бери да трудись. Ты добро будешь разводить, школы, детки, искусство, то да се.
— А ты?
Белое лицо Карпатого дернулось и, приближаясь по-змеиному к самым глазам, пахнуло едой и перегаром:
— А ещще глубже глянь… Туда, где телки на привязи скачут… Где сладенько тебе…
Щелк. Щелк-щелк-щелк — медным звоном, дребезжа рваным краем, резануло воспоминание, как снимал и что чувствовал… Прижал камеру локтем и стало больно, будто тюкнула твердым клювом кожу.
— Чего для урода стараться? Слышал я, что он тебе болтал, славы ему захотелось, ага. Под свой мозоль чмошный греб все. И тебя сгреб. А ты и раскис, ходил там, зыркал в свою дырку. А всего-то надо — для себя постараться. Пока случай. И будь потом хорошим, кто мешает?
Отступил от стены, выпрямляясь, глянул на часы. Сказал:
— А промеж собой — договоримся. Люди ведь, Витяй. Не твари какие. По-человечески. Ну? Пора! Время!
Тик, тик, тикк, колола горло стрелка, таща на острие секунды — одну, вторую, третью.
— Дай пройти.
— Так я не понял…
— Нет.
Витька протиснулся мимо твердой фигуры и шагнул к звездам. Ветер обдувал горячее лицо, а в спину кидались слова, дергали тонкую рубаху:
— Придурок. Да все вы придурки, с добротой своей. Ну, кто? Бляденыш мелкий, недоносок патлатый и ведьма старая? Собрались силу победить? Иди-иди, убогенький, но помни, когда юшкой тебя умоют и фарша по скалам не соберешь, Карпатый один тебе предлагал, по-человечески!
Слова клубились, твердели и снова становились мягкими, застревали в дырах среди камней и оставались там, затихая. А Витька, выскочив из лабиринта, уже встал, оглушенный светами, и смотрел во все глаза. Камера больно давила под рукой.
Покатая к пропасти площадка сверкала темной белизной истертого камня. Над головой, в чаше ночного неба пересыпались, медленно кружась, крупные звезды. Впереди, над горизонтом, висела полная луна, набухшая молоком, и вторая, будто налитая кровью — выше. А над краем пропасти мягким веером поднималось зеленоватое свечение бешеной воды. Зеленый свет очерчивал рваные клубы черного столба — демон, в полной силе своей, утвердившись на самом краю, вился толстым древом мощного тела, расправлял в полнеба огромные плечи, и тянулись, охватывая небосвод, длинные руки, сплетая и расплетая отростки пальцев. Демон гудел, мерно, ноющим низким воем, исходящим из круглого рта, казалось, звук сбегал по черному дыму, ползал по его завиткам, добавляя темноты, пуча их, играя дымными мышцами. И на фоне витого столба — маленьким светлым побегом — женская фигура с опущенной головой, облитая серым светом длинного платья.
— Смотришь? Ш-шь… — толкнулся сбоку голос. Ноа стояла и смотрела, вытянув вперед шею, напряженно и с увлечением. Витька повел плечами, как от холодка. Будто в театре смотрит, или в цирке. Шагнул, но она схватила его руку.