Выбрать главу

— Николай Григорьич… Так я же. Не знаю я… я ведь сам…

— Понятно, понятно, — Николай закивал, запустил руку в волосы, забрал со лба, — я же так. Дай, думаю, скажу. Вдруг. Ну, нет, так нет. И суда нет. Только ты пойми, парень, второго маяка нету ей. И меня ей не будет. А будет ей, дуре, только Яша-бригадир. Слабая она. А у нее дочка. Хорошая девочка, лепит хорошо из пластилина. Воспитательница хвалит. Мать у Наташки дура. Так хоть эта, думал, пусть вырастет…

Из-за плеча его сверчок завел свою шепотную песенку. Хозяйничал тихонько в темном углу, притворялся, что — лето. А борщ — кончился.

— Смотри-ка, певун не спит еще! Зима теплая, неровная. За воротами ежевика, веришь, опять зацвела. Листьев почти нет, а цвет выбила, — редкий, но есть. Плохая зима, беспокойная. Да тут других и не бывает. Еще положить? Или картошки? С мясом?

— Спасибо, наелся я. Вкусно…

Помолчали, слушая сверчка. Витька неловко ждал, но, поняв, что рассказывать Николай не будет, засобирался:

— Пойду я. Наверное. А вы, если что вдруг.

— Да, конечно. Дашенька до утра проспит. Ты уж завтрак не жди, чай там сделай, кофе. Вот возьми булок, а хочешь, картошки… Или утром придешь. Я на маяке буду, так ты сам.

— Конечно. Приду утром. Вы ложитесь, Николай Григорьич.

— Мне еще наверх. Журнал потом заполнить. Лягу, да.

Витька прошел мимо открытой в комнату двери, глянул на макушку, видневшуюся из-под атласного синего одеяла. Открыл дверь во двор и поежился от укусов ночного ветра.

— Спасибо тебе, Витек. Иди. И я скоро…

10. КРАЖА

Мягко ступая, Витька плыл по освещенному луной пространству. Руки, будто с привязанными к пальцам воздушными шариками, все хотели парить в воздухе, приподнималась голова и расправлялись плечи. Ноги внизу шли сами по себе, и далеко до них, как с крыши заглянуть на плоский асфальт двора.

«Вот уж счастье», усмехнулся, «борща поел горячего»… Но, видно, пришло время и этому, — тихой радости видеть плоские камни, залитые бледным светом, беленые стены с квадратами черных окон, и, — он задрал голову, рассмеявшись, — ночное небо волшебной черной синевы.

Обошел темный комочек сброшенного хозяйкой башмака. И остановился. Подумал кадр, что был здесь полчаса назад. Мужская склоненная фигура, из-под руки — согнутые ноги в светлеющих чулках с дырой на ступне, руки, черные, раскинутые по лунным камням. И — узлом снимка, дырой в другое пространство — пещера рта на белом кругляше лица. Справа внизу — равновесно — башмак, как поставленная в конце фразы точка. И, рамкой вокруг людей, смутно-белые на черной синеве неба — стены разной высоты.

Витька рассмеялся, оглядываясь на покинутую квартиру. Побаивался, что услышит хозяин, но удержаться не мог. Чужое горе, которое вцепилось уже и в него летним плющом, приклеило коготки побегов и стало ввинчиваться под кожу, это горе создало в пространстве луны — шедевр, совершенную картину, никем не увиденную. Но ведь было!

Он присмотрелся. На месте, где лежала Даша, валялась скомканная косынка, слетевшая с волос. Витька сделал шаг, встал на колени, приближая лицо так близко, будто хотел согреть дыханием тонкую ткань. Увидел кружевце по краю и под платком — резкий черный металл шпильки на круглой спине камня.

Чуть не ткнулся лбом, когда в голове стала расти скорость, и глаз придвигал картинку все ближе, одновременно пытаясь удержать в кадре вознесенные к небу белые стены с серыми и черными предметами, расчертившими их. Уперся руками и слушал, как щекоча кожу серо-желтым брюхом своим, ворочается по плечу, бедру и пояснице змея.

— Наконец-то, проснулась, наконец-то!

И добавил, счастливый:

— Как же я, без тебя…

Встал, глазами приказывая предметам и свету, всему миру — ждать, вернусь, — и пошел к себе, вспоминая, где запасные батарейки для камеры, жалея, нет штатива, ну да ладно, сейчас вернется с табуретом, и пусть хоть уши отвалятся от зябкости ночной, попробует, да пусть и не выйдет — все равно снимет и будет снимать, снимать. И больше без камеры — никуда! Утром сразу же в кухню. Неважно, что Дарья Вадимовна, будет, наверно, стесняться после приступа. Ее сказочную кухню надо снять. И на маяк, к фонарю. Потом уедет. Куда угодно, но уже не прятаться, а — жить.

Распахивая дверь в темноту, прижал руку к груди:

— Ты больше не засыпай надолго, хорошо?

Включил свет и пошел к шкафу, куда сунул камеру ночью, отводя Наташу в ванную.

— Я тебе много покажу, много. Теперь — вместе…

Камеры не было. Меж двух стопок белья, где Витька устроил для кофра гнездо, — пустота.