Когда в прежний раз это случилось — был разговор с Ники Сеницким. Витька тогда, не справляясь с водоворотами крови в жилах, все развернул по своему, сделал, сумел, против всех! И чем кончилось? Пропал Сеницкий, пропал, будто ненависть Витькина укусила его и отравила до смерти. Тогда казалось, именно он, этот несчастный слизняк, с его амбициями, ложью, шпионством, достоин ненависти. И что хуже его не бывает. И потому Витька имеет право ненавидеть. В полную силу.
Но вот он здесь, на дне тихой балки, сейчас перевалит за холм, сверяясь с бумажкой, найдет на улице Коммунистов дом номер 5. И там — Яша. Тот самый, что два десятка лет живет бок о бок с женщиной, которая отдавшей ему все. И он взял. Взял так, что теперь в лунные ночи она кричит и бьется, носит в себе память о том, чего не помнит — единственной доступной ей беременностью… А он ей приветы передает, ухмыляясь. Продолжая делать то же самое с девчонкой, что Даше в дочери годится.
Витька согнул руки и подставил ладони, глядя, упадут ли в них тонкие стекла жизни, разбиваясь неслышно, побегут ли по пальцам мурашки, закручивая в крови водоворотики ненависти, с которой так легко… Она ведет и командует. Думать не надо. И Яша, тварь, мерзавец, подонок — достойный ее объект.
Пустые ладони трогало солнце, грело чуть заметно, будто опасаясь, что не положено, зима ведь вокруг. Ничто не падало в них. Лишь по краям зрения продолжали сверкать тонкие блески.
— Сам, значит, — сказал степи Витька. Полез пустой ладонью под свитер, задрал футболку и погладил то место, где голова змеи.
— Ну, сам так сам. Осмотрюсь, ага. На месте решу. Только, хрен вы меня сразу-то скрутите! На крайняк, ты у меня есть. Ведь есть?
Держал руку на коже, под ней грудь опускалась и поднималась дыханием и сердце толкалось за ребрами. А больше — ничего. Ни быстрой щекотки раздвоенного языка, ни выпуклости продолговатой головы, ни шевеления.
— И ты, значит… — голос его дрогнул обидой. Но кашлянул и справился.
— Я попробую сам. Слышишь, тварь холодная? Я попробую сам! Один! Без всех и без тебя тоже! И — без ненависти попробую!
Снова поднял голову к небу и заорал, сжимая пустой кулак:
— Сам! Я — сам! Попробую!!!
Небо молчало. Солнце теплило затылок над свалившимся капюшоном.
Витька вытащил руку. Заправил футболку в джинсы, одернул свитер. И, уже на ходу, сказал, негромко, чуть задыхаясь от пришедшей усталости:
— Не буду пробовать. Просто все сделаю. Сделаю и все.
Ворот футболки шевельнулся, пропуская наружу, в бледный свет зимнего солнца, узкую голову. Мягко коснулся шеи и подбородка раздвоенный язык, еще и еще, в такт мерным шагам.
Витька шел. Смеялся.
Улыбаясь, уже в виду поселка, помахал рукой сидевшему на валуне у дороги Василию. Тот пошел рядом, ступая в такт, сбиваясь и снова приноравливаясь к шагам.
— Дядь Коля давно проехал, я думал ты с ним. Ждал, — доложил Васька.
Витька на секунду прижал стриженую голову к своему боку, отпустил раньше, чем тот стал выворачиваться, насупясь.
— Захотел пешком, по степи. Не замерз, на камне-то?
— Я досточку подложил.
— Умно. Покажешь, где дом пять?
— Да.
Дорога вбегала в поселок, разваливалась на ухабы и рытвины, становясь деревенской улицей. Одной, с отходящими в стороны проулками. Слева смотрели калитками и воротами на улицу дома, что упирались огородами в желтый песок широкого пляжа. Справа такие же дома, бабками в белых косынках стен, присели на краешек холма, добродушного, как мамонт в рыжей травяной шерсти. На загорбке мамонта-холма чертили подол неба кресты маленького кладбища.
А впереди, сужаясь и уходя вдаль, улица вставала на дыбы, поднимаясь в круговерть серых скал на вершине мыса. Будто, когда они были мягкими, как халва, перемешал куски огромный жесткий палец. И осталось каменное месиво, кубами и огрызками, с острыми и сглаженными краями.
— Красиво тут. Вон скала какая…
— Там за ней бухта. В ней пансионат раньше был. А щас там тренажерный зал и ресторан. Тир еще. Сауна. Давай посидим тут.
Василий дернул Витьку за рукав и потащил в узкий проулок. В нем гудел ветер, стиснутый глухими белеными стенами. Рядом с калиткой, украшенной висячим ржавым замком, — облезлая скамеечка.
Садясь, Витька вытянул уставшие ноги, запахнул куртку, которую прохватывал острый ветерок. Вася, свесив голову, ковырял чешуины зеленой краски и отпускал. Ветер подхватывал их, поворачивая, укладывал на песок.
— Вась, ты меня тут заморозишь. Я горячий, шел ведь.