— Ну? Что ты тут снова делаешь?
— Так…
— Так?
— Ну.
— Геночка, какие мы, однако, разговорчивые…
Разглядывая узкое лицо, черную длинную прядь, выбившуюся из-под капюшона куртки, улыбалась по-взрослому, со значением. Ждала.
— Я контрольную хотел. Ну, ту, по социологии. Ты обещала, помнишь?
— Помню. Так позвонил бы. Или в школе сказал.
— В школе. Я ждал тут, думал, выйдешь и вместе пойдем. А потом смотрю, Тамарка к тебе.
Белое облако двигалось, наползало на невысокое солнце. По рыжей траве катилась к ним прозрачная тень. Рита подняла руки и, поправляя, приподняла и пропустила сквозь пальцы темные гладкие волосы, медленно. Мальчик сглотнул, стал смотреть на край тропинки.
— И ты не пошел в школу.
— Ну, не пошел. Вы ж тоже.
— Геночка, нам не страшно. Яков Иваныч сделает справку, что ездили на обследование. Или — тренировка важная.
— Какое обследование?
— Да без разницы! Сделает и все! А тебе, дурилка, попадет. Тебе нельзя, ты же в институт собрался.
— А ты?
Облако навалилось на солнце. На лица набежала тень, зимняя жесткая трава посерела. Рита пожала плечами, сунула в карманы пальто озябшие руки.
— Не знаю, Генка. В этом году, может, и нет. У нас будут сборы тренировочные, Яков Иваныч обещал. Если все удачно сложится, может, через год.
Генка с размаху пнул вывороченный комок глины на краю тропинки. Брызнули в стороны рыжие ошметки. На самый большой наступил подошвой, раздавливая. И покачнулся на склоне, взмахивая руками. Рита ойкнула и подхватила его за локоть, прижала к себе:
— Покатишься, дурак!
Обнявшись, балансировали на крутизне и тень соскальзывала с их лиц, как тонкий прозрачный тюль с вымытого окна. Солнце выбиралось с другой стороны облака, потягиваясь светом, разбрасывая лучи. Заблестели приглаженные вчерашним ветром полегшие стебли. И небо — синее-синее…
Рита закрыла глаза, чтоб лучше слышать у щеки хриплое Генкино дыхание. И тут же открыла, услышав стук форточки, вытянула из-за его плеча шею:
— Черт, вон Тамарка.
За блеском стекла виднелся расплывчатый овал лица. Хлопала раскрытая форточка и вытягивался в нее язык прозрачного тюля.
Рита отстранилась. Поправила наехавший на лоб мальчика капюшон:
— Ты иди, Ген. К третьему уроку еще успеешь. Про нас не говори ничего. А тетрадку я завтра, в школу. Ладно?
Повернулась и осторожно стала спускаться по мягчающей на солнце глине, ставя ногу на край тропки, заросший крепеньким спорышом. Гена стоял, смотрел, как волосы ее светят каштановым глубоким блеском на светлом нейлоне пальтишка. Сказал в спину, пока еще недалеко ушла и услышит:
— Я без тебя не поеду поступать. К Яше пойду, в бригаду.
Колыхнулись по спине длинные волосы. Рита обернулась.
— Ген… Ты с ума сошел? Ты же — умник первый. И мать на тебя… Не смей!
— Ритка! — за стеклом изогнулась тонкая фигура, в форточке, путаясь в занавеске, маячило Тамаркино лицо, — телефон, Ритка! Давай сюда, скорее!
— Иду!
Она сердито посмотрела на мальчика.
— Ладно. Завтра поговорим, в школе. Хорошо?
— Хорошо.
И снова сказал, уже дождавшись, когда отойдет подальше и, может быть, не услышит:
— Только зря. Я уже записался. Он меня взял. С апреля в море.
Уснувший перед утром норд-ост, будто начитавшись сказок, оборотился днем мягким, ласковым южаком. Гладил обветренные щеки, шевелил на спине уходящей Риты гладкие волосы, толкал надутые щеки кучевых облаков, пошевеливая их в синем небе. Синем-пресинем. Сказочном… Трогал лежащее внизу тихое море. Зеленое-презеленое…
21. ПРИГЛАШЕНИЕ В ЭДЕМ
«Убился», говорят рыбаки, подставляя утреннему солнцу жесткие морщины щек. «Убился губатый». Не умер норд-ост, нет, просто схлопнулся, пал оземь, замер, заснул, как убитый — до следующего раза. И после тишайшего утра, когда ни одна, самая тонкая ветка с забытым осенью жухлым листом не поманит костлявым пальцем, не пошевелится, приходит на место норд-оста другой ветер, мягкий, южный. В зиме он еле заметно пахнет далекими странами. И кажется, вот летом он нес бы запах щедрее, с полной руки. Но нет, летом выжарит его раскаленное солнце и останется тем, кто подставит ветру жесткие щеки и лбы, снова лишь тень запаха, будто — джунгли там? Или — цветущий влажный сад?
Об этом расскажет весна.
…Еле-еле слышен аромат ветра, и ноздри раздуваются, чтоб поймать хоть тень его, ту, что дразнит. Но зато тепл, мягок. Сперва притащит медленные кучевые облака, белоснежные и тугие. А если заснет, зевая теплым ртом, дыша изнутри тревожной влагой, то облака посереют, размажутся по синеве толстой немытой ватой и просыплют на землю дождик. Так небо сеет себя на землю, зимой, прорастая по сырой глине зеркальными лужами.